Всего четверть века
Шрифт:
Олег смотрел, как накрывается стол, и потирал руки, довольный, почти весёлый.
— Как хорошо под водку-то! Хорошо у вас, ребята. За ваше здоровье. Живите долго!
Игорь опасался, что Олега занесёт, но ничуть не бывало. Держался он прекрасно, и когда бутылку усидели, сказал спокойно в ответ на вопросительный взгляд хозяина:
— Хватит.
— Есть ещё.
— Хватит. Пью-то уже в счёт двадцать первого века. Нужно и другим оставить.
— Смотри, на новом месте держись.
И снова усмехнулся Олег:
— Не сомневайся.
—
Игорь заметил, что другу неприятны эти слова, и прервал жену:
— Не нужно, Зина. Олег знает, что делает. Ты только не исчезай, старик! Сообщи, как устроишься.
Но Олег твёрдо покачал головой:
— Этого не обещаю. У семьи моей жизнь теперь новая. Серёжка Марину удочерил. Так что будоражить их зря не буду.
— Ну, друзей не забывай! Когда-нибудь-то увидимся.
— Может быть. Но не уверен. Как говорится, где мы встретимся снова, не знаю. Поэтому и заехал попрощаться.
Он посмотрел на часы.
— Что ты! Время ещё детское.
Олег глянул на Игоря, на Зину, перевёл взгляд на тёмное уже окно, вздохнул и сказал для обоих неожиданно:
— А ведь мне пора, ребята.
— Куда, на ночь глядя?
— Ночью удобный для меня поезд проходит.
— Не валяй дурака. Поезда и дневные есть.
— Мне этот удобнее.
— Ну, знаешь, это уже упрямство, — обиделся Игорь. — Куда же я тебя в ночь отпущу?
— Не беспокойся. Ты же знаешь, если мне втемяшится… Хорошо посидели. Всё в порядке. Спасибо. Пора мне.
— Ну, если так, я сейчас соберусь, подброшу тебя на станцию на машине.
Олег отказался решительно:
— На трассе попутную схвачу. Ещё не поздно.
Последнюю попытку сделала Зина:
— Всё-таки лучше, если вас Игорь проводит.
— Ему нельзя. Он выпил.
— Я начальнику ГАИ руку в прошлом году ремонтировал. Так что простит.
— Нет, с пьяным за рулём не поеду. Вдруг разобьёмся. Тогда ни мне новой жизни, ни тебе старой.
Шутил он грустно.
— Не понимаю я тебя, Олег.
— Суеверный я. Не хочу, чтобы меня провожали. Да и сантиментов не выношу. Всех этих мужских поцелуев на вокзалах. Вот Зиночку поцелую с удовольствием.
— Ну, как знаешь.
— Да не обижайся ты, дуралей. Откупорь уж лучше свою резервную. Давайте по рюмке за дальнюю дорогу.
Выпили, помолчали минутку, как положено.
— Ни пуха тебе, ни пера…
Олег поцеловал Зину, обнял Игоря:
— К чёрту!
И вышел в тёплую, пахнущую надвигающимся дождём ночь. Вышел и ушёл навсегда.
Так буднично, немного грустно, но не предвещая страшного, прошла их последняя встреча, о которой рассказал мне на кухне Игорь, однако главное, тяжкое было впереди, и Игорь прервался и взял в руки рюмку:
— Нужно выпить.
И выпил один.
— Обманул он меня своим спокойствием. Оно надежду внушало, а было всё наоборот…
В гостиной снова
Игоря разбудили на рассвете. Небо затянуло, и дождь накрапывал, но начался недавно, только пыль прибил, и ехать по просёлку было мягко, почти приятно. Игорь сидел в служебной машине с начальником райотдела и следователем прокуратуры, и они извинялись, что милицейский судебный медик лечит гастрит в Ессентуках и только поэтому его, Игоря Дмитриевича, пришлось побеспокоить.
Машина свернула с просёлка прямо в степь, переваливаясь в покрытых стернёй неглубоких бороздах, медленно подъехала к сгоревшей ночью скирде. Сгорела скирда дотла, и капли дождя прибивали последние, стелющиеся по-над чёрной золой струйки голубоватого дыма.
— Вот, смотрите.
Смотреть было страшно. От сгоревшего человека почти ничего не осталось.
— Как это произошло? — спросил Игорь, став со стороны, откуда ветерок отгонял тошнотный запах.
Начальник почесал лоб под козырьком фуражки.
— Определённо предположить трудно. Напрашивается убийство, но следов никаких, чтобы тащили его или борьба была. Ясно одно: засунули в скирду, облили бензином и подожгли. Сам-то такое не учудишь.
— Бензином?
— Вон канистра валяется.
Обгоревшая канистра лежала рядом. Вмятина на ребре показалась Игорю знакомой, но, только вернувшись домой, после того как он убедился, что кости сгоревшего человека целы и погиб он не от удара по голове, — а это было и всё, что можно было установить, — только приехав домой, подойдя к гаражу и увидев, что канистры там нет, испытал Игорь подлинный ужас. На месте, где стояла вчера канистра, лежал камень, которого Игорь здесь не помнил. Он наклонился, приподнял камень и увидел под ним листик из записной книжки, на котором корявым, нечётким почерком в ночной темноте нацарапаны были строчки: «Прости! Конечно, свинство. Но вдруг сошлось и замкнулось. Суд состоялся давно, а с приговором затянул. Точка. Решил привести в исполнение немедленно. Сжечь тару лично. Если сможешь, от моих скрой. Не поймут. Живи долго».
Ни обращения, ни подписи на записке не было.
Это я собственными глазами увидал, когда Игорь достал записку из бумажника и показал мне на кухне.
— Думаю волю его исполнить. Но на себя одного ответственность взять не могу. Потому и рассказал тебе. Как быть?
— Никому больше не говори, — согласился я и отдал ему записку.
Игорь поставил на подоконник пепельницу, достал зажигалку. Вспыхнувший огонёк коснулся края бумаги. Она потемнела. Последние слова Олега заплясали пламенем, скрутились жгутом, превращаясь, как и сам он, в пепел и дым.