Всего лишь капелька яда

Я познакомилась с Эммой и ее мужем в поезде, когда возвращалась из Москвы, которую навестила по своим делам. Мы ехали в одном купе, и я имела возможность наблюдать эту странную пару. Ей — двадцать пять лет, красивая, стройная и умная, ему — шестьдесят. Яков Липкин тоже красив, умен и еще раз умен. Высокий, худой, с ежиком седых жестких волос на идеальной формы голове, с большими, чуть навыкате, похожими на чернослив глазами, прямым носом — с ноздрями, очерченными так, словно Яков презирал всех и вся, раздутыми и застывшими — и полными, о многом напоминающими губами.

Женщинам нравятся такие, молчаливые и спокойные в своей перезрелости мужчины. Но только не Эмме. Она всю дорогу отпускала в его адрес шпильки, иногда попросту хамила ему, в присутствии мужа жаловалась мне на свою долю, ища сочувствия и поддержки, и откровенно скучала, когда я делала вид, что сплю.

Рыжая, с оранжевыми губами и бледной, молочного оттенка кожей, хрупкая при полной груди и какая-то гуттаперчевая, расхристанная и подвижная, Эмма производила неизгладимое впечатление на всех мужчин в вагоне-ресторане, где мы все вместе обедали, и я подумала тогда, что еще большее впечатление она, очевидно, произвела в свое время (год назад) и на своего Якова, раз он женился на такой неудобной во всех отношениях особе.

Она, при взгляде на него, щурила свои темно-зеленые, с пухлыми нижними веками глаза, морщила нос и фыркала, словно кошка.

Мы ели, играли в карты, снова ели, говорили о пустяках, спали. Самым ужасным в этой поездке было то, что они везли из Москвы, где гостили у какого-то родственника Якова, бараньи котлеты с большим количеством чеснока. Котлеты эти лежали в блестящем судке прямо на столике и сильно пахли.

— Яша любит, — нарочито нежно, с каплей яда заметила Эмма, как-то растягивая слова. — Чем больше чеснока, тем лучше.

Судя по ее междометиям, которыми она колола его похлеще прямых оскорблений, ее раздражало в муже абсолютно все, начиная с крема для бритья, который «пахнет прокисшим лимоном», и кончая желтыми полосками на его носках. А ведь одет был Липкин достаточно хорошо, можно даже сказать, изысканно: черные мягкие брюки, черный же кашемировый джемпер с орнаментом, дорогие немецкие тапочки. На вешалке висело элегантное длинное пальто бежевого цвета и роскошное желто-красное кашне.

Сама Эмма была во всем белом: свитер и эластичные брюки, из-под которых выглядывали пушистые колготки.

Пара была настолько необычная, интересная и контрастная — взять хотя бы это сочетание: он во всем черном, она во всем белом, — что мне даже доставляло удовольствие наблюдать за ними. И все же однажды, когда мы уже подъезжали к Тарасову, воспользовавшись временным отсутствием Эммы (она вышла, чтобы посмотреть, не украла ли проводница специально оставленный ею в туалете несессер: ей нравились такого рода эксперименты, а туалетом в эту четверть часа могла пользоваться только проводница), я не выдержала и спросила Якова:

— Как вы все это терпите?

Он закрыл глаза, вздохнул, закинул ногу на ногу и ответил:

— Не знаю. Наверное, люблю.

Человеческая душа — всем известные потемки. Вот я и подумала тогда, что несправедливо упрекать этого представителя сильного пола в отсутствии какой-либо гордости. Ну и что, если на какое-то время она уступила место более сильному чувству! Это, в конце-то концов, его личное дело.

Перед тем как расстаться, мы обменялись телефонами и адресами, и я была почему-то уверена, что рано или поздно вновь встречу их.

Но встретить Якова мне так и не удалось. В тот момент, когда я увидела его жену… Впрочем, все по порядку…

Она приехала ко мне без предупреждения.

Те же огненные рыжие волосы, зеленые глаза, только сиреневые круги под ними, и руки трясутся.

— Ты узнала меня? — спросила она с порога хрипловатым голосом. — Я Эмма. Весной мы ехали вместе на поезде из Москвы!

— Я помню, конечно, помню, проходи. Что-нибудь случилось?

Она пришла не вовремя. Я была, во-первых, не одна, во-вторых, не одета, в-третьих — нам было хорошо вдвоем. С Виком. Эмма оказалась самым хрестоматийным третьим лишним. Но у нее, судя по всему, случилось что-то из ряда вон выходящее. Такого человека, как Эмма, вывести из себя серьезно — а не так, как ломалась она в поезде, — довольно сложно. И мне стало любопытно.

Я провела ее на кухню, а сама вернулась в спальню, кинула одежду своему бой-френду и, сказав ему на прощание что-то очень нежное и успокаивающее, типа «Я позвоню», привела себя в порядок и пошла к своей незваной гостье.

Она курила, стряхивая пепел на блюдце, на котором лежал еще не до конца засохший кусок бисквитного торта. «Вот свинка», — подумала я тогда и грохнула на стол массивную хрустальную пепельницу.

— Хочешь выпить? — Я состроила страдальческую мину.

— Нет, спасибо. От водки я плачу, а от шампанского бегаю в туалет. Оно же как мочегонное.

Я ждала, когда она заговорит.

— Ты ведь частный детектив?

— Да. У твоего мужа появилась любовница? — попыталась пошутить я, но шутка вышла идиотской. Мы обе поняли это.

— Ты представить не можешь, в какую историю я вляпалась. Я увязла по горло! — И она провела своей холеной ручкой по нежному горлу. Я отметила ее свежий маникюр и подумала, что если она и вляпалась в историю, то уже после того, как маникюрша кончила покрывать ее точеные коготки розовым лаком.

Стоял июль. На Эмме было прозрачное зеленое платье и греческие сабо из тисненой кожи. Где только было можно, сверкало золото. Несколько цепей, свисающих вперехлест на грудь, кольца, длинные серьги, браслет в форме сплетенных человеческих рук… Эта женщина обходилась Липкину в тысячи и тысячи долларов.

И как бы в подтверждение этому Эмма на моих глазах достала из невзрачной сумочки пачку баксов и вывалила их на усыпанный крошками торта кухонный стол.

— Почему я начинаю с денег, — начала она объяснять мне свой широкий жест, — потому что знаю по опыту, какое впечатление производят баксы… Можно сколько угодно толочь воду в ступе, но, если ты перед этим покажешь деньги, тебя будут слушать в сто раз внимательнее. Кроме того — это гарантия заработка и подтверждение тому, что я вполне платежеспособна. Разве я не права?

— Я налью тебе чаю? — спросила я, отворачиваясь к плите. Меня уже стала раздражать эта рыжая холеная кошка.

— Ты сядь и послушай. Я еще стараюсь сдержаться, но если бы ты знала, чего мне это стоит. Просто ты себе не представляешь, что произошло. Ты же помнишь Яшу? Мы не очень-то с ним ладили. Он зануда страшный, ну и все такое. В постели, правда, ничего, но это как-то приелось… Деньги выдавал только сам, собственноручно, и всегда говорил при этом, что давать мне деньги — для него огромное удовольствие. Но я должна была непременно объяснить ему, на что мне нужна та или иная сумма. Я ему вручала каждый день списки того, что собиралась купить… Это был самый настоящий кошмар. То есть перед тем, как мне пойти в магазин или поехать в центр, я долго и нудно убеждала его в необходимости приобретения той или иной вещи… Я говорю путано, потому что волнуюсь…