Всего лишь тень
Шрифт:
– Сейчас займусь, – говорит Александр. – Только сначала ополоснусь в душе.
– Я никуда не спешу… Знаешь, у меня полно времени!
Она смеется, он снова ее целует. Держится, пока не оказывается в ванной, и начинает скулить. Стоя неподвижно под струями слишком горячей воды, на протяжении долгих минут он дает себе волю. Он плачет, как испуганный ребенок, не зная, по чему или по кому.
По себе, конечно. По человеку, который скоро станет вдовцом. В сорок два года.
Он не знает, как ему это удается. Жить с тем, во что она превратилась.
Он
Наконец он вылезает из душа, надевает майку и старые джинсы. Пока готовит ужин, рассеянно слушает новости по радио. Он все еще плачет без остановки, сам того не замечая. Простая привычка.
Ставит тарелки на поднос и, прежде чем вернуться в спальню, утирает слезы.
– Мадам, кушать подано!
Помогает Софи сесть; усилие вызывает у нее гримасу и жестокий приступ кашля. Но как только кашель проходит, к ней возвращается улыбка.
– Мне тебя не хватало сегодня, – говорит она.
– Только сегодня?
Она снова смеется и подмигивает ему:
– Приятного аппетита, любовь моя.
Они принимаются за еду, глядя друг другу в глаза. Александр рассказывает, как прошел день, придумывая более-менее смешные истории. Хотя ее не проведешь, она сознает, насколько неблагодарная у него работа. Но сегодня вечером она охотно улыбается. Мартина наверняка не пожалела морфина.
Он уносит поднос, готовит ей чай.
– Дашь мне местечко? – клянчит он.
Он вытягивается рядом, обнимает ее. Кровать и правда слишком узкая. Никому еще не пришло в голову изготовить хотя бы полуторную медицинскую кровать. Как если бы болезнь запрещала любовь.
– Завтра вечером я вернусь очень поздно, – предупреждает он.
– Засада?
– Нет.
На лице Софи появляется бесконечно грустная улыбка. Она еще теснее прижимается к нему, вдыхает его легкий запах. Желание взрывается у нее в голове. Только в голове.
Остальное мертво.
– Как ее зовут?
– Валентина.
– Мило… Сколько лет?
– Не знаю. Но точно меньше тридцати.
Какое-то время они молчат. Софи гладит его лицо, задерживая руку на губах.
– Не заставляй ее слишком страдать, – наконец говорит она. – Ведь она здесь ни при чем.
Они так в результате и не поговорили. Да и смысла не было. Разве что раздуть едва покрывшиеся пеплом угли и испортить свое взрывное воссоединение.
Хлоя лежала на боку, повернувшись лицом к тому, кого едва не потеряла. Но кого сумела покорить вновь. Смотрела и смотрела, не отводя глаз.
Ей хорошо. Ну, почти.
Остается Тень. Со всех сторон. Совсем близко. Тьма распахнула мощные челюсти и выплюнула своего пророка. Он пришел за ней, чтобы силой отвести в ад, она в этом уверена.
Потому что ее место в чистилище, она в этом уверена.
Хочет ли он убить ее? Или только внушить ужас? Каковы бы ни были его намерения, она не поддастся. Будет бороться, как делала это всегда.
Она пристраивает голову на плечо Бертрана, тот не просыпается.
Ей
Ей только хочется, чтобы быстрее наступил день и прогнал Тень, которая неотрывно смотрит на нее, стоя у изножья кровати.
Боль [б`ол’] ж (от древнеиндийского bhal – мучить, умерщвлять) Ощущение физического страдания. // Чувство горя, нравственное страдание.
Ты поймешь, что означает это слово, мой ангел.
Чистое страдание. Кристальное, как твои глаза.
Без надежды и избавления. Безысходное.
А главное, бесконечное.
Ты считаешь себя сильной, думаешь, ничто перед тобой не устоит и ничто не остановит.
Ты считаешь себя непобедимой.
Но это я такой.
Не ты.
Утвердившись на своем пьедестале, ты думаешь, что правишь миром.
Падение будет внезапным, когда ты окажешься у моих ног.
Ты командуешь, я научу тебя подчиняться.
Ты презираешь, я научу тебя уважению.
Ты бросаешь вызов, я научу тебя страху.
Ты манипулируешь людьми, я сделаю из тебя добычу.
Мою добычу.
Ты доминируешь, я сделаю из тебя рабыню.
Мою рабыню.
Ты судишь, я тебя уже приговорил.
Не забывай, я тебя выбрал. Среди стольких других.
Никогда не забывай почему.
Ты хочешь жить?
Умри в молчании, мой ангел.
Глава 12
Хлоя смотрит на часы, допивает кофе и начинает убирать со стола.
– Оставь, – говорит Бертран. – Иди, а то опоздаешь.
Она присаживается к нему на колени, целует.
– Я правильно сделала, что пришла, да?
– Я не жалуюсь, – улыбается Бертран. – И мне кажется, нам нужно почаще ссориться. Ради удовольствия потом мириться!
– Перестань!.. Ладно, мне пора. К тому же я должна еще заехать домой переодеться.
– Прими заодно свои таблетки.
Она смотрит на него с удивлением:
– Ты действительно боишься, что я заболею?
– Было бы жаль, если бы твое сердце проявило хоть малейшую слабость… верно?
– Вы смотрели матч, патрон?
Гомес отложил газету и поднял глаза на Лаваля, который изображает улыбку нахального постреленка.
– Ты разве не видишь, что я занят? Лучше оставь меня в покое, ладно?
– Это было грандиозно, верно? – не сдавался Лаваль, присаживаясь на письменный стол майора.
– У меня нет телевизора, – вздохнул Гомес.
Лейтенант вытаращил глаза, как если бы обнаружил, что напротив него сидит кроманьонец.
– Вы что, смеетесь надо мной, такого быть не может!
– Очень даже может. И закон пока что не запрещает… Не знаю, сколько это продлится, вот и пользуюсь.
– Но что вы тогда делаете по вечерам?
Александр с откровенно сокрушенным видом вскинул на него глаза.
– Найди себе женщину, – посоветовал он, снова погружаясь в газету. – Она тебе покажет кой-какие штуки, сам поймешь.