Всего одно злое дело

Джордж Элизабет

Фануччи согласился, что Торо вернул девочку родителям в целости и сохранности, но дальше этого его признание заслуг старшего инспектора не пошло.

– Как бы то ни было, расследование теперь переходит в руки Никодемо, и ты обязан передать ему все, что у тебя есть по этому делу, – сказал он.

– Позвольте мне попросить вас пересмотреть ваше решение, – попросил Сальваторе. – Пьеро, наш последний разговор закончился очень плохо. Меня переполняет чувство вины. Я бы только хотел…

– И не проси, Торо.

– …чтобы

вы позволили мне закруглить последние мелочи. Там есть любопытные вещи, касающиеся поздравительной открытки, а также того, что было использовано детское прозвище малышки… Любовник ее матери настаивает, что этот человек – ее отец – должен быть тщательно допрошен, прежде чем он покинет страну. Позвольте сказать, Пьеро, что, хотя я и не очень верю любовнику, мне кажется, что дело еще не закончено.

Но это Фануччи даже не захотел выслушать.

– Basta, Topo, – сказал он. – Ты должен меня понять. Я просто не могу позволить неповиновение в ходе расследования. И пусть это тебя успокаивает, пока ты ждешь Никодемо.

Сальваторе знал Никодемо Трилью, человека, который ни разу не пропустил свой послеобеденный pisolino [309] . У него был живот, как пивная бочка, и он не пропускал ни одного заведения на своем пути, чтобы не выпить кружку пива и не провести там минут тридцать, пока она усваивается.

309

Сон (итал.).

Сальваторе лениво раздумывал над всем этим в questura, ожидая, пока кофе приготовится в старом кофейнике, стоящем на двухконфорочной плите. Когда кофе был готов, он налил себе чашку этого густого напитка и бросил в нее один кусочек сахара, наблюдая за тем, как тот тает. Затем подошел к маленькому подоконнику и выглянул из окна, которое смотрело на parcheggio полицейских машин. Он смотрел на них, ничего не видя, когда его размышления прервала одна из офицеров.

– У нас есть опознание, – раздался ее голос.

Сальваторе был так погружен в свои мысли, что, когда обернулся, то не смог вспомнить имени сотрудницы. Помнил только какую-то не очень удачную шутку по поводу формы ее груди, которую слышал в мужском туалете. Тогда Сальваторе рассмеялся, а сейчас ему было стыдно. Она с полной серьезностью, как и положено, относилась к своей работе. Ей было нелегко здесь работать, потому что в течение долгого времени в этой профессии доминировали мужчины.

– Какое опознание? – спросил Ло Бьянко. Он увидел в ее руках фото и попытался вспомнить, для чего его сотрудники кому-то показывали эти фотографии.

– Каспариа, сэр. Он видел этого мужчину.

– Где?

Она странно посмотрела

на него, с легким удивлением спросила: «Вы не помните?» – и поспешно продолжила, так, чтобы ее вопрос не звучал неуважительно. «На вид ей около двадцати, – подумал Сальваторе, – и она, наверное, считает, что его сорок два года уже стали сказываться на его памяти».

– Мы с Джорджио… – сказала она.

И в этот момент Сальваторе вспомнил. Офицеры возили фото в тюрьму, чтобы показать их Карло. Это были фото всех игроков городской футбольной команды города Лукки и все отцов мальчиков, которых тренировал Лоренцо Мура. И что, Карло Каспариа кого-то вспомнил? Удивительный поворот событий…

Сальваторе протянул руку за фотографией.

– Кто же это? – спросил он. Ее зовут Оттавия, подумал он. Оттавия Шварц, потому что ее отец был немец, а родилась она в Триесте.

Внезапно голова Ло Бьянко заполнилась массой ненужных подробностей. Он посмотрел на фото. Мужчина был приблизительно одного возраста с Мурой. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, почему наркоман его запомнил. Его уши были как перламутровые раковины. Они безобразно торчали на его голове и, пропуская солнечный свет, светились, как будто за ними горели маленькие лампочки. Этого мужчину было бы невозможно не заметить в любой компании. Старший инспектор подумал, что им сейчас колоссально повезло. Он повторил свой вопрос, и Оттавия, послюнив палец, стала листать страницы небольшого блокнота.

– Даниэле Бруно, – сказала она наконец. – Полузащитник в городской команде.

– Что мы о нем знаем?

– Пока ничего, – и когда Сальваторе резко поднял голову, Оттавия поспешно продолжила: – Но Джорджио над этим работает. Он как раз сейчас собирает информацию, чтобы…

На лице у нее появилось удивление, когда Сальваторе вдруг запер дверь маленькой кухоньки. Она еще больше удивилась, когда он быстро заговорил с ней приглушенным голосом:

– Послушай меня, Оттавия, ты и Джорджио… Вы должны сообщать всю информацию только мне. Ясно?

– Да, но…

– Это все, что вам надо знать. Когда она у вас появляется, вы передаете ее лично мне.

Сальваторе хорошо понимал, что произойдет, если эту информацию получит Никодемо Трилья. Все уже было предсказано звездами, и он видел это предсказание на физиономии Фануччи. Большой план, как он его понимал, был посвящен тому, чтобы шеф мог спасти свое лицо. На данном отрезке времени у него был только один вариант решения, потому что ничего из того, что произошло с Хадией, не указывало на его главного подозреваемого в похищении ребенка. Поэтому Пьеро мог спасти лицо, только скрывая любую поступавшую информацию и затягивая время до того момента, когда таблоиды – когда пройдет восторг от того, что девочка встретилась со своими родителями, – переключатся на другие темы. Тогда Карло потихоньку выпустят, и жизнь всех участников, особенно жизнь Пьеро, потечет своим чередом.