Всего одно злое дело

Джордж Элизабет

Старший инспектор передал профессору и его avvocato копию открытки из виллы Ривелли. Сальваторе внимательно следил за Ажаром, когда тот стал читать. Его лицо ничего не выражало. Он перевернул бумагу, чтобы посмотреть, не написано ли что-нибудь на обороте, и Сальваторе понял, что пакистанец тянет время, чтобы придумать правдоподобное объяснение.

– Итак, Dottore? – спросил инспектор и приготовился слушать перевод того, что скажет ему лондонец.

Альдо Греко задвигался на стуле, состроил гримасу, громко пукнул,

извинился и взял документ, чтобы изучить его. Прочитал и возвратил бумагу Ажару. Прежде чем тот начал отвечать, Греко спросил у Сальваторе, что это за документ и как тот его получил.

Ло Бьянко не собирался ничего скрывать. Это копия поздравительной открытки, объяснил он. Ее нашли там, где Хадию Упман прятали после похищения.

– Саму открытку или ее копию? – переспросил Греко.

Конечно, саму открытку, ответил ему инспектор, и она до сих пор находится у carabinieri, которых мать-настоятельница вызвала на виллу Ривелли. Когда придет время, оригинал будет приобщен к другим уликам.

– Вы ее узнаете, Dottore? Мне кажется, что она написана вашим почерком.

Альдо Греко немедленно вмешался:

– А что, это подтвердил эксперт-почерковед, Ispettore? Сами вы таковым не являетесь.

Сальваторе разъяснил, что certo, если понадобится, полиция привлечет к расследованию эксперта. Сам он хотел бы только получить подтверждение происхождения этой открытки.

– Con permesso [341] , – закончил Сальваторе. Кивком головы он показал лондонскому профессору, что будет счастлив услышать его ответ, если, конечно, его avvocato считает такую просьбу законной.

341

С вашего позволения (итал.).

– Вы можете говорить, Professore, – сказал синьор Греко Ажару.

Тот сказал, что не узнает ни открытку, ни того, что на ней написано. Что касается почерка… Он похож на его собственный, но профессионал может легко подделать любой почерк.

– Ну, вы же знаете, что существуют способы отличить подделку от оригинала, – сказал ему Ло Бьянко. – Есть специалисты – эксперты-криминалисты, – которые только этим и занимаются. Они изучают специальные знаки, смотрят на те колебания и задержки пера, которые автор бы никогда не сделал, если бы это он писал записку. Вы слышали об этом, si?

– Профессор не идиот, – прокомментировал Греко. – Он ответил на ваш вопрос, Сальваторе.

Сальваторе показал на слово Khushi.

– А как с этим? – спросил он Ажара.

Таймулла подтвердил, что это прозвище его дочери, которое он дал ей при рождении. Это слово значит «счастье», объяснил пакистанец.

– А вот это прозвище, Khushi… вы один так ее называли? – Ажар это подтвердил. – Только когда вы бывали

вдвоем?

На лице профессора появилась гримаса.

– Я не… Что вы имеете в виду, старший инспектор?

– Я хочу знать, использовалось ли это слово только между вами двумя?

– Оно никогда не было секретом. Любой, кто наблюдал за нами, мог услышать, что я именно так ее зову.

– Ага, – кивнул Ло Бьянко. Было полезно понять заранее, какую линию защиты изберет Альдо Греко, если дело будет развиваться так, как этого ожидал сам Сальваторе. Он взял копию открытки у Ажара, положил ее в конверт, в котором принес ее в пансион, и произнес:

– Grazie, professore.

Ажар выдохнул. Этот выдох означал, что все закончилось, что бы это «все» ни значило.

Однако Альдо Греко был не дурак.

– Что еще, Ispettore Ло Бьянко? – спросил он.

Сальваторе улыбнулся, показав, что отметил мудрость Греко в данной ситуации. Затем он повернулся к Ажару:

– А теперь давайте поговорим о Берлине.

– О Берлине?

– Вы сами говорили мне, что в Берлине было много микробиологов, которые принимали участие в конференции в прошлом месяце, vero? – Говоря это, инспектор внимательно наблюдал за Ажаром.

– А какое отношение Берлин имеет хоть к чему-то? – спросил Греко, переведя слова инспектора.

– Полагаю, что professore очень хорошо понимает, к чему имеет отношение Берлин, Dottore, – ответил инспектор.

– Нет, не понимаю, – сказал Ажар.

– Certo, понимаете, – произнес Сальваторе приятным голосом. – Берлин ведь ваше алиби на момент похищения вашей дочери, разве нет? Вы с самого начала утверждали это, и я могу подтвердить, что все, сказанное вами о Берлине, полностью подтвердилось.

– И?.. – спросил Греко, посмотрев на часы. Казалось, он хотел сказать: «Время – деньги». Его собственное время было слишком драгоценным, чтобы тратить его на пустые разговоры.

– Расскажите мне еще раз об этой конференции, Dottore, – попросил Ло Бьянко.

– А как это связано с тем, что мы сейчас обсуждаем? – потребовал синьор Греко. – Если, как вы говорите, алиби профессора на момент похищения его дочери подтверждено…

– Si, si, – сказал Сальваторе. – Но сейчас мы говорим о других вещах, мой друг. – И, посмотрев на Ажара, добавил: – Сейчас мы говорим о смерти Анжелины Упман.

Таймулла сидел как каменный. Казалось, что его мозг кричит: ничего не делай, ничего не говори, жди, жди, жди. И это был не самый худший совет, признал про себя Сальваторе. Но бьющаяся на виске профессора жилка выдавала реакцию его организма на изменение предмета разговора. Невинный человек так реагировать не будет, и старший инспектор хорошо это знал. Кроме того, он узнал сейчас, что лондонскому профессору хорошо известно: смерть Анжелины Упман была чем-то большим, чем простая врачебная ошибка, связанная с неправильно поставленным диагнозом.