Вселенский заговор. Вечное свидание (сборник)
Шрифт:
Маруся смотрела на него, чуть не открыв рот.
Он передразнил её.
– То, что я умею читать, считать и гоняю туда-сюда формулы, ничего не означает! Вернее, это означает только, что я умею читать, считать и знаю физику. Во всём остальном я по-прежнему ужасающе первобытен. И я в этом уверен.
– То есть ты ничем не отличаешься от тех питекантропов, которые подрались на переезде? Помнишь, тётя рассказывала?..
– Отличаюсь, конечно! Питекантропы дрались не за жизнь близких или свою собственную, а за кусок тухлого мяса!.. У меня хватит мозгов
– Ты рассуждаешь… странно.
– Возможно. Но цивилизация терпит крах по всем статьям, разве ты не видишь? Каждый день телевизор смотришь и не видишь?.. Все поучения великих гуманистов вроде Руссо или Дидро пошли прахом. Их или извратили до состояния импотенции, или выбросили в сточные канавы. Ценность каждой человеческой жизни?.. Помилуй бог, где она? Кому сейчас это интересно? Интересно жечь, резать, взрывать, чтоб кровь рекой, чтоб трупов побольше, чтоб в Интернет выложить, как головы режут, – вот это да! Вот это интересно и зажигательно!
– Гришка, что ты придумал?!
– Ничего я не придумал. Я вижу, как меняется мир. Просто на глазах, Маруська. Если бы моему деду сказали, что университеты будут закрывать и на их месте открывать медресе, он бы страшно удивился и ни за что не поверил бы. Ты помнишь моего деда?
– По… помню, конечно, – запнувшись, сказала Маруся.
– Вот и получается, что пятьдесят лет назад мир был гораздо более цивилизованным, чем сейчас. А что будет ещё через пятьдесят лет, даже представить страшно.
Они помолчали.
– И мы сейчас идём не искать доказательства, что я не убивал Валерика, – продолжил Гриша тихо и чётко. – Мы собираемся установить истину и узнать, кто убил человека. Потому что мы одни из последних, кого это ещё интересует. Кто конкретно убил конкретно этого человека, не важно, плох он был или хорош. Просто мы когда-то читали гуманистов, и нам втемяшилось в голову, что человеческая жизнь – ценность сама по себе. Не в планетарном масштабе, не в политическом аспекте, не в рамках соглашений ОПЕК о ценах на нефть. Мы из той уходящей цивилизации, и нам важна человеческая жизнь.
– Ну, ты наговорил, – пробормотала Маруся. – Я-то до гуманизма не додумалась, Гриш. Мне просто любопытно, как и тёте Лиде.
– Кстати, про тётю я вообще ничего не понял, – сказал он. – Зачем ей понадобилось, чтобы мы затеяли какое-то доморощенное расследование?
– Ей понадобилось?!
– Ну, конечно! Ты вообще в Москву собралась уезжать, а она тебя остановила. Может, она знает, кто убил? Или догадывается? Или ей нужно что-то проверить и она хочет, чтобы проверили мы?
– Гриш, зачем ты всё это говоришь?! То крах цивилизации, то тётя! Я и так вчера перепугалась и ногу сильно ушибла!
– Болит?
– Не болит! Нормально всё!
На пыльном пятачке перед магазином никого не было – хлеб ещё не привезли, а за водкой слишком рано. По дороге гоняли на велосипедах мальчишки – разгонялись, доезжали до песка и там отчаянно виляли, стараясь удержать руль. Некоторые проскакивали
Гриша посмотрел на него и остановился.
– Марусь, ты иди за сахаром, – сказал он негромко, – а я подойду вон… к Прокопенко. Ты не знаешь, как его зовут? А то неудобно.
– Виктор Павлович, по-моему.
– Спроси у продавщицы, откуда взялся вчерашний Константин.
– Я сама знаю, что спрашивать, – фыркнула Маруся.
Ей не хотелось, чтобы Гриша разговаривал с Прокопенко, и она видела, что Грише тоже не хочется с ним разговаривать.
…Нынче супруги Прокопенко жили в доме Гришиного детства, и всё давно стало по-другому, изменилось навсегда, и ничего с этим нельзя поделать, но Гриша много лет не мог себя заставить приехать в деревню, трусил, не хотел бередить раны. Они давно должны были зажить, эти самые раны, но вот не заживали что-то.
Маруся поднялась на магазинное крылечко, помедлила, оглянулась на Гришу, который шагал через поле, высокий, как журавль, вздохнула от жалости к нему и вошла.
Странное дело, продавщицы Зины за прилавком не оказалось.
Всё было как всегда: полки, уставленные винными и водочными бутылками, пивными банками, а также банками с сизым сливовым вареньем и жёлтой кабачковой икрой, горчицей и хреном в тюбиках – почему-то здесь горчицу и хрен отпускали исключительно в тюбиках, как на космической станции. Дальше внавал шли чипсы, разнообразные печенья в мятых пачках, каменные пряники, баранки, карамельки в пакетах, за ними баллоны с растительным маслом, трёхлитровые банки с берёзовым соком, а в углу большая бочка с малосольными огурцами. Зимой к ней прибавлялась ещё бочка с квашеной капустой.
И огурцы, и капуста у них в сельпо были очень вкусные, их охотно брали, даже в Москву везли.
– Здравствуйте! – громко поздоровалась Маруся и прислушалась.
Никто не отозвался.
Вряд ли Зина куда-то ушла или уехала, позабыв запереть магазин на две деревянные перекладины. На одной из них всегда висел огромный, как из рыцарских времён, заржавленный замок.
– Здравствуйте! – повторила Маруся погромче.
В окно, забранное решёткой, ей было видно, как по улице носятся мальчишки.
Она ещё немного постояла, потом подняла перекладину и подошла к двери во внутреннее помещение.
– Зина! – позвала она и шагнула в тёмный коридор, уставленный ящиками из занозистых досок и мешками из коричневой дерюги. Поперёк одного из мешков шла чёрная надпись «САХАР-ПЕСОК, 50 кг».
– Зина, вы здесь?!
Маруся заглянула в первую же дверь. За дверью оказался крохотный кабинетик без окон, залитый синим электрическим светом. За столом в кабинетике сидел сосед Саня в наушниках и, притоптывая ногой, рассыпал по пакетам чай. Завидев Марусю, он вытаращил глаза, выдернул из уха наушник и спросил, чего ей надо.