Всем смертям назло
Шрифт:
В кабинете их было трое. Главврач больницы супился и молчал.
— Больной безнадежен. Зачем его дополнительно мучить операцией? говорил Горюнов.
— Не согласен. Надо испытать все. Вы лечащий врач и не имеете права отказываться от риска, — возражал Вано Ильич Бадьян.
Главврач еще долго слушал, как хитрил и изворачивался Горюнов, всеми средствами старался избавиться от трудного больного. Потом встал и, скрывая раздражение, сказал:
— Решено. Вано Ильич, готовьте Петрова к операции. В конце концов, каждый поступает так,
7
Хирург Бадьян присел на краешек постели Сергея и повел осторожный разговор о необходимости операции. Петров смотрит мимо врача, и кажется, что он не слышит ня о жестокой гангрене, угрожающей ему, ни о том, что надо быть мужественным в тяжелые минуты жизни.
— Я не ребенок, доктор…
— Вот и хорошо, вот и хорошо!
Во время операции Сергей не мигая смотрел на яркую операционную лампу в молчал. Бездонными омутами голубели широко раскрытые глаза, которые ничего не видели, не желали и не чувствовали. Даже боли. И только когда противно завизжала хирургическая пила, Сергей весь сжался я отвернулся от света.
После операции Таню не пускали к мужу. Она просила, плакала — все бесполезно.
— Ему нужен покой, а вы не сдержите себя, — отказывал Бадьян.
Таня встала и решительно направилась в палату. Вано Ильич остановил ее, молча накинул ей на плечи своя халат и так же молча вернулся в кабинет.
«Только бы не заплакать, сдержать себя. Во что бы то ни стало сдержать, — думала она. — Надо подбодрить его, не дать упасть духом — это главное сейчас. Он сильный! Вдвоем мы все переживем, лишь бы выжил. — И внахлест упрямое: — Выживет, выживет…»
8
С того момента, как понял Сережка Петров, что не кошмарный сон случился с ним, а дикий по своей жестокости поворот судьбы, в мозгу застыло: «Все кончено».
Что подразумевать под этим «все кончено», Сергей не знал. А на операционном столе, когда загорелось огнем и стало неестественно легким левее плечо, подумал: умереть бы…
И испугался.
Не смерти испугался, а внезапно пришедшей мысли о ней. Что-то простое и совсем обыденное мелькнуло перед глазами, отчего сжалось сердце и подступила неуемная тоска.
В палате он молча смотрел в потолок яг яе мог совладать с приливом горьких мыслей. «Неужели здесь… На могиле посадят березку…»
И опять стало страшно Сергею.
— Сестра, а почему меня сразу не убило, ведь там высокое напряжение?
— Наверно, вы бессмертный… — тихо сказала она и, оглянувшись, добавила: — Не надо разговаривать, а то нам влетит от врача.
— А лучше бы… смертный…
— Что вы, Сережа! Разве можно так… Вы выздоровеете, работать пойдете, ну и все такое… Вот у нас был случай…
— Я знаю эту историю, сестричка. Скажите лучше, когда собираются мне другую… — И замолчал.
Туго сдавил веки и, как пулю в сердце, ждал: сейчас скажет — завтра…
У дверей палаты Таня остановилась. Поправила
— Я дома была, — выговорила Таня и удивилась звуку своего голоса. «Зачем я это говорю, это же неправда!» — Дома все хорошо, — сказала она и подумала: «Зачем я вру? Я же все время простояла под окном операционной, держа руки около ушей, чтобы закрыть их сразу, как только раздастся крик Сергея». — Сережа, я с тобой тут буду… помогать…
— Сядь, Таня, поговорим… — Сергей глотнул слюну и отвернулся. — Маме всего писать не надо. У нее больное сердце. — Он на минуту замолчал, кусая губы, а потом строго Сказал: — Вот и кончилось наше счастье… — И заспешил: — Ты не ходи ко мне, Таня. Так будет лучше. Для нас обоих. Брось меня, уйди. Уходи, я не люблю тебя… я… — Сергей болезненно сморщил лицо и умолк.
Таня судорожно закрылась руками. — Зачем ты обижаешь меня, Сережа? Она хотела задушить подступивший вскрик и не смогла. — Зачем ты так?.. Я же люблю тебя.
— Тебе двадцать лет, твоя жизнь впереди… Для меня все кончено. Уходи, я прошу…
Дверь качнулась, как в тумане, пол зыбко дрогнул и поплыл в сторону. Из-под рук ускользает дверная ручка, делаясь то гигантски большой, то мизерно маленькой.
«Надо уйти, он просит, я не нужна ему…»
…Выстрелом ударила дверь — ушла. Ушла Таня, жена. Заныло в груди и придавило к постели. Не дотянуться до двери, не открыть ее, не позвать: вернись! Сергей всем телом рванулся вслед и тут же беспомощно упал. Зубами рвал наволочку и неумело, по-мужски плакал.
Впервые за свою сознательную жизнь — неутешно, навзрыд.
Как в пустыне шла Таня по улицам шумного вечернего города. На что-то натыкалась, поворачивала в другую сторону и снова шла без цели, без дум, без желаний. У железнодорожного переезда перед самым носом тяжело ухнул поезд и зацокал частой дробью колес. Таня вздрогнула и побежала назад. «В больницу, скорей!» Пробежав метров десять, остановилась.
— Вас обидели, девушка? — Незнакомый человек осторожно отвел Танины руки от лица и, заглянув в заплаканные глаза, заботливо спросил: — Что-то случилось? Может, помочь?
— Никто не поможет нам, — всхлипнула Таня.
— Зачем же среди улицы плакать? Вам куда идти?
— Не знаю. Муж мой в больнице…
— Что с ним?
— Несчастье в шахте…
— Обвал?
— Нет. Руки током обожгло. Он жить не хочет. Меня гонит от себя.
Человек задумался. Махнул рукой: пошли!
Таня шла рядом и не понимала, куда и зачем ведет ее незнакомый человек. Отвечала на его вопросы, торопясь, начинала рассказывать о своем горе, на полуслове умолкала, всхлипывая, закрывалась ладонями.