Всем стоять на Занзибаре (сборник)

Браннер Джон

Но он все же решил не подавать жалобу из страха скомпрометировать свое прикрытие.

«Боже, да знай я, какая это будет одинокая жизнь, я бы, наверное… »

– Привет, Дональд, – сказала Виктория, выходя из ванной Нормана в облаке пара и духов «Двадцать первый век» от «Арпеже». Пройдя мимо него, она вызывающе положила ногу на колени Норману. – Понюхай меня теперь. Подойдет?

– Подойдет, – не поднимая головы, ответил Норман. – Теперь пойди оденься.

– Вот гнусный тип. Жаль, что ты мне нравишься. При звуке закрываемой

двери Норман прокашлялся.

– Кстати, Дональд, я все хотел тебя спросить. Ты собираешься что-нибудь предпринять для?..

– Когда найду кого-то подходящего, – пробормотал Дональд.

– Ты уже несколько недель это твердишь, черт побери. – Норман помялся. – По правде сказать, я подумывал, может, мне лучше пустить вместо тебя Горация. Насколько я знаю, он ищет свободный татами.

Внезапно встревожившись, но скрыв свою реакцию, Дональд посмотрел прямо в лицо своему домохозяину, и поверх него вдруг наложилось лицо Виктории – так ясно, словно она еще не ушла из комнаты: высокая натуральная нордическая блондинка – женщин другого типа Норман в квартиру не приводил.

«Он это серьезно?»

Его собственная последняя постоянная по имени Дженнис была его любимицей: не просто терка, вращающаяся в сети менеджеров высшего звена, как большинство к ним приходивших, а настоящая женщина с сильной и независимой личностью, почти сорока лет и родившаяся в Тринидаде. Он не заменил ее отчасти из-за отсутствия желания, отчасти из-за ощущения, что не скоро найдет ей равную.

И снова он испытал смятение, почти тошнотворную растерянность: уж такого в собственном доме он никак не ожидал. Он-то вообразил, что верно расценил характер Нормана, записав его в категорию застенчивых афрамов, неловко балансирующих между настойчивым желанием иметь белого квартиранта и плохо скрытым раздражением от того, что этот белый квартирант предпочитает черных подружек. Но только что упомянутый им Гораций был намного темнее самого Нормана.

К его облегчению, зазвонил телефон. Отвечая на звонок и через плечо сообщая Норману, что это Гвиневера Стил приглашает их на вечеринку с маскарадом и фантами, он мысленно сформулировал вывод, к которому пришел.

Но если он открыто и сразу об этом заговорит, есть риск, что Норман приведет свою угрозу в действие. Этот афрам ненавидел всех, кто сумел заглянуть под маску спокойствия, какую он обычно носил.

«А мне, боюсь, не по силам снова привыкать к чужому человеку, как я привык к Норману. Пусть и нельзя утверждать, что мы друзья».

– Кстати, а на какую тему эта вечеринка с фантами?

– А? – Наливая себе еще на два пальца виски, Дональд повернул голову. – Ах да, двадцатый век.

– Говори и веди себя соответственно периоду, так она задумала? – И на кивок Дональда: – Как раз такой дури от нее и можно ожидать, правда?

– Разумеется, это дурь, – согласился Дональд, лишь наполовину обращая внимание на слова Нормана. – Она так одержима сегодняшним

днем, что, наверное, думает, будто двадцатый век был случайно выбранным единым пластом поведения и мышления. Сомневаюсь, что она помнит, что еще десять лет назад сама в нем жила. Поэтому гости у нее будут разгуливать, приговаривая: «Плесни мне, папик» и «Мочалок застебать!», а одеты будут в сборную солянку из нейлоновых топов и юбок «новый взгляд».

Я не это имел в виду, – сказал Норман. – С твоих слов выходит еще хуже, чем я думал.

А что ты имел в виду? – спросил Дональд. В глубине души он почти испытывал потребность поговорить – и не обязательно о том потрясении, какое он сегодня пережил. Любая болтовня докажет, что он в состоянии раскрыться и не мучить себя недомолвками. Напряжение от того, что он не способен на обычное человеческое общение, начинало действовать ему на нервы.

Углы рта Нормана опустились с намеком на горечь.

Ну, готов поспорить, я буду первым афрамом в списке приглашенных, а раз я согласился, то окажусь единственным, и обязательно появится кто-нибудь, запрограммированный узреть, скажем, Билли Кларка. Тогда она велит своей свите сплотиться и объявить, что мой фант проиграл: мол, я не изображаю из себя Дядю Тома.

Ты правда так думаешь? Тогда зачем, черт побери, ты согласился?

Э-э, я ни за что на свете этого не пропущу, – с оттенком мрачного удовлетворения сказал Норман. – В двадцатом веке произошло многое помимо того, о чем нравится вспоминать Гвиневере, и я получу огромное удовольствие, ткнув ее в это аристократическим носом.

Повисло молчание. Обоим оно показалось нестерпимо долгим. Норман выкурил едва половину своего «бей-голда», недостаточно, чтобы время замедлилось, но замолчал он потому, что посмел краешком коснуться предмета, о котором такие, как он, ни за что не желали заговаривать, и Дональд вполне сознавал, откуда взялись эти недомолвки. Однако для него сгусток отсылок на двадцатый век потянул за собой цепь ассоциаций, которые все ветвились и ветвились, и наконец он уже не мог понять, какие из них относятся к предыдущему разговору, а какие нет.

Может, зря я помянул о том, чтобы выставить Дональда и взять вместо него Горация. Одно можно сказать в пользу общения с белыми трутнями, особенно с докучными интеллектуалами вроде Дональда: проблемы у нас настолько разные, что не усиливают и не умножают друг друга.

Интересно, что стряслось сегодня с Норманом? Спору нет, что-то его встряхнуло. Каково это быть в его черепушке? «Поколение X» таких, как он, чуваков не одобряет и их одержимость голубоглазыми блондинками тоже. Корпорация-то, конечно, этим упивается: большой переворот восьмидесятых и девяностых до сих пор свою тень отбрасывает. «Идеальная корпоративная жена сегодня – это исключительно безобразная представительница другой этнической группы, отец неизвестен и две кандидатские степени! »