Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 1
Шрифт:
Учитывая то, что «Пьер де Рош» по-латыни звучит как «Петрус де Рупиус» (в переводе означает «скалы и утесы»), Бэкон на королевском приеме предупредил Генриха о грозящей опасности довольно оригинальным способом. «Государь, — обратился он к королю, — скажите мне, что более всего угрожает тому, кто плывет через бурное море к берегу?» Король несколько удивился такому вопросу, но ответил без раздумий: «Наверное, бурное море…» «Увы, не совсем так, ваше величество, — покачал головой Бэкон и добавил, пристально глядя прямо в глаза Генриху, — более всего
Король улыбнулся и кивнул в знак понимания.
Видимо, этот намек понял не только король, если вскоре после его смерти Роджер Бэкон был заточен в монастырскую тюрьму, где провел долгих 14 лет, почти до конца своей жизни. Монастырская тюрьма, конечно, не застенки инквизиции, но, как и всякая тюрьма, то самое бедствие, от которого не принято зарекаться, если обладаешь мало-мальски философским складом ума а уж его-то Роберту Бэкону было не занимать…
КСТАТИ:
«Философия торжествует над горестями прошлого и будущего, но горести настоящего торжествуют над философией».
Франсуа де Ларошфуко
Но не над философами.
В особенности такими как Альберт Великий (1206—1280 гг.), Раймонд Луллий (1235—1315 гг.) или Фома Аквинский (1225—1274 гг.).
Последний был очень любим Церковью. Его учение было канонизировано, однако незадолго до смерти Фома Аквинский совершенно однозначно противопоставил веру и интеллект, охарактеризовав свои теологические труды как «сплошную солому»…
КСТАТИ:
«Когда несправедливое правление осуществляется многими лицами, это называется демократией; господство народа имеет место именно тогда, когда широкие массы, благодаря своей силе и численному превосходству, подавляют богатых. Тогда весь народ выступает как один единый тиран».
Фома Аквинский
При всем многообразии философских школ и направлений следует все же отметить, что в оценке демократии (по крайней мере, в ее традиционной трактовке) все свободомыслящие философы сходятся на категорическом ее отрицании.
Так или иначе, но тема демократии даже не упоминалась на многочисленных философских диспутах в университетах Европы.
Каждый университет был своего рода Городом в Городе. Он был независим от городских властей, он сам избирал своих функционеров, сам вершил суд.
Учебные корпуса в сочетании с общежитиями назывались коллегиями. Одну из таких коллегий открыл в Париже некий Роберт Сорбон, подаривший Истории Сорбонну. Что и говорить, великолепный подарок!
Конечно, студенты (как и во все времена, впрочем) вносили в городскую жизнь элемент безалаберности, беспечности и скандальности. Хронисты отмечают, что университетские города лихорадило от студенческих бесчинств. Общежития были буквально оккупированы проститутками, а зачастую и в учебных корпусах устраивались массовые оргии. Все попытки университетского начальства если ни пресечь студенческий разгул, то хотя бы сделать его менее вызывающим, как правило, ни к чему не приводили.
Студенты были завсегдатаями борделей, где плата за посещение проститутки была более чем доступной (в одной хронике упоминается о том, что сношения с четырьмя проститутками стоили не больше цены одного яйца).
И на фоне всего этого — трепетный образ преподавателя Парижской богословской коллегии Пьера Абеляра (1079—1142 гг.), автора «Истории
Факт вроде бы не такой уж из ряда вон выходящий, учитывая нравы того времени, однако Абеляр так лелеет его трагизм, его непоправимость, спроецированные на любовь, которая, оказывается, платонической может быть, но только в теории, что «История моих бедствий» вполне может называться доказательством от противного теоремы земной любви.
Но Абеляр известен еще и тем, что именно он развил учение, названное концептуализмом. Его знаменитая формула «Понимаю, чтобы верить» вызвала протест ортодоксальных церковных деятелей, и учение Абеляра было решительно осуждено соборами 1121-го и 1140 гг., и это могло иметь гораздо более серьезные последствия, чем кастрация. Но все, как говорится, обошлось, если можно так выразиться в подобном случае…
Русский эротический лубок
А традиционно беззаботное студенчество дарит Истории такой литературный жанр, как бардовская поэзия. Во время каникул студенты бродили по свету в поисках случайного заработка. Наиболее способные к литературе и песенному творчеству стали так называемыми вагантами (от лат. vagantes — «странствующие люди»). Характерная черта поэзии вагантов — радость жизни вне жестких рамок, придуманных ханжами для того, чтобы легче было загонять людей в стойло. Ну, а священникам доставалось от бродячих пересмешников более всех. Конечно, кто-нибудь благонамеренный мог, по идее, сообщить в инквизицию, но, во-первых, ваганты довольно мобильно перемещались, а, во-вторых, благонамеренные, как правило, очень туго соображают, так что пока до них дойдет…
Вот достаточно характерный образчик поэзии вагантов:
Ах, куда вы скрылись, где вы,Добродетельные девы?Или вы давным-давноСкопом канули на дно?!Может, вы держались стойко,Но всесветная попойка,Наших дней распутный духПревратил вас в грязных шлюх?!От соблазнов сих плачевныхЗастрахован только евнух,Все же прочие — увы —Крайней плотью не мертвы.Это состояние крайней плоти демонстрировалось при всяком удобном случае, и не только странствующими студентами. Средние века во многом парадоксальны, но прежде всего — многообразием тенденций половой морали, зачастую взаимоисключающих.
С одной стороны — жестко насаждаемый аскетизм, сожжение «ведьм», массовое самобичевание, безбрачие священников и мазохистский культ Прекрасной Дамы, и, в то же самое время, с другой — буйный расцвет проституции, разврат в монастырях, да и вообще где только возможно. Как заметил Ницше, «христианство поднесло Эроту чашу с ядом, но он не умер, а выродился в порок».
В эпоху жесточайших репрессий инквизиции существовали тайные секты, которые провозглашали принципы религиозной проституции, преследуемые Церковью, но обладавшие терпкой сладостью запретного плода.