Всемирная история. Том 4. Новейшая история

Егер Оскар

Князь Гебхард Ледрехт фон Блюхер фон Вальштатт. Гравюра с портрета того времени

Действительно, этот 70-летний старец величавой и воинственной наружности, полный сил и юношеского пыла и юношеской ненависти к французам, мог быть назван истинным представителем всенародного воинственного воодушевления. Это был неученый, но настоящий солдат; он знал толк в войне, и все хвалили его быстрый и острый взгляд: важнее же всего было то, что он не боялся никакого врага, даже самого Наполеона, перед которым техники войны и всякие генералы-дипломаты отступали с почтением. Он не походил ни на кого из современных ему выхолощенных общественных деятелей и его энергичные, но удивительно своеобразные, хотя и полуграмотные письма очень напоминают своим слогом и оборотами письма Фридриха Великого. Йорк, недоброжелательно

относившийся ко всем военным деятелям, которые не могли с ним равняться в образованности и в глубоком знании военного искусства, утверждал, что Блюхер обязан своей популярностью случайности, и что эта популярность вовсе не соответствует его природным способностям. Когда же Шарнхорста стали предостерегать относительно разных чудачеств и выходок Блюхера, он возразил с необычайной горячностью: «Ну так что же? Он должен быть главнокомандующим, хотя бы у него сто чудачеств в голове было!» И он был прав; Блюхер пришелся всем по вкусу — даже русский солдат относится к нему одобрительно; а все его недостатки восполнялись начальником его генерального штаба генералом Гнейзенау, который вместе с Бюловым может быть назван одним из способнейших военачальников в союзной армии.

Граф Нейдгард фон Гнейзенау. Гравюра с портрета кисти Каролины фон Ридэзель

Гнейзенау служил отличным дополнением Блюхеру. Блюхер не без досады видел себя обреченным на оборонительный способ ведения военных действий, на основании трахенбергского плана. Он успокоился только тогда, когда Барклай-де-Толли сказал ему, что, имея 100-тысячную армию, мудрено ограничиться только одним оборонительным способом действий; и он не стесняясь заявил монархам, что принимает на себя звание главнокомандующего только под тем непременным условием, что ему будет дозволено атаковать неприятеля всюду, где он это найдет для себя удобным. На это заявление он никакого ответа не получил, и, ссылаясь на некоторые противные условиям перемирия рекогносцировки французов в промежуточной нейтральной полосе, он, еще до истечения перемирия (15 августа), уже выдвинулся на эту промежуточную полосу, а рано утром 17-го числа завязал с французами сражение.

Наполеон намеревался воспользоваться временем, в течение которого богемская армия станет только собираться действовать, для того, чтобы направить удар против Блюхера. 21-го числа он появился у Лёвенберга, намереваясь с большим перевесом в силах ударить по противнику, горячность которого ему была хорошо известна. Однако Блюхер, убедившись в большом перевесе неприятельских сил, обуздал свою гусарскую удаль и, согласно принятому плану войны, отступил с серьезными потерями: он слишком уж много возлагал надежд на своих солдат, считая для них, как и для себя, все возможным, и вследствие этого между ним и генералом Йорком (привыкшим тонко взвешивать все шансы возможного и не допускавшим «гениального ведения войны») дело дошло до крупных разногласий. Однако отступление Блюхера вынудило Наполеона изменить план действий. К тому же, в ночь с 23 на 24 августа Наполеон, узнав о наступлении богемской армии, предоставил корпусу Макдональда в составе 80 000, а по другим известиям 60 000 человек действовать против Блюхера, а сам поспешил к Дрездену, чтобы с этой стороны дать отпор нападению союзной армии. Туда же приказал он двинуть и вес остальные войска, какие оказались бы не нужны для действий против Блюхера.

Битва при Кацбахе

Но едва только Наполеон уехал, как Блюхер вновь перешел в наступление. Он выдержал весьма неприятный разговор с Йорком, и впечатление его отчасти отразилось и на русском генерале Ланжероне, который в Блюхере видел только «рубаку» (un vieux sabreur); но к счастью для Блюхера и как бы в оправдание его способа действий оказалось, что французы, предполагавшие, что он избрал себе тактику отступления, сами двинулись против Блюхера и напросились на битву, которую он так жаждал. Таким образом и произошел бой на равнине между реками Нейссой и Кацбахом — на правом берегу последнего.

Французы поднялись на крутой берег и оттеснили передовые войска Блюхера: выбравшись на плато, они стали занимать его и на нем выстраиваться. А тут как на беду пошел сильнейший ливень, так что ружейным огнем почти нельзя было действовать. Наконец построение было закончено и в 3 часа союзники перешли в наступление, действуя преимущественно холодным оружием, штыком и прикладом. К вечеру французы потерпели полное поражение: продвинувшись слишком далеко вперед, в невыгодной позиции, они не выдержали энергичного и настойчивого натиска противников, стали отступать, и отступление их вскоре превратилось в беспорядочное бегство. При этом серьезным препятствием для бегущих служили те самые ручьи, через которые французы утром свободно переходили вброд: теперь же они вздулись от дождя и превратились в бурные потоки, которые поглотили многих бегущих. Только на следующий день выяснились результаты победы. Русский генерал Ланжерон 29 августа разгромил дивизию Пюто и взял в плен 4000 французов. Основываясь

на донесении Блюхера о битве, можно сделать вывод, что поражение французов было весьма серьезным: 18 000 пленных и 103 пушки достались победителям, у которых урон оказывался сравнительно небольшим. Весть об этой победе пришла тем более кстати, что в тот же день богемская армия союзников начала свои военные действия с большой неудачи.

Богемская армия. Поражение при Дрездене

Этой армией командовал князь Карл Филипп фон Шварценберг, пользовавшийся репутацией как очень великолепный дипломат и хороший воин; первое из этих качеств было особенно полезно ему как главнокомандующему коалиционной армией, при которой находились три монарха, и следовательно необходим был посредник, вполне способный сгладить все шероховатости и предотвратить всевозможные столкновения; но зато как военачальник, которому предстояло командовать 200 000 армией и притом вести ее к победам, да еще против самого Наполеона, — для такой задачи, конечно, Шварценберг не годился. 22 августа большие массы богемской армии, четырьмя громадными колоннами перешли через Рудные горы. На границе Лаузица они были встречены благоприятным предзнаменованием: здесь два вестфальских конных полка перешли на сторону союзников.

Князь Шварценберг.

Гравюра работы М. Стейнля, 1822 г.

План движения на Дрезден был задуман весьма неплохо. Если бы они прямо двинулись в этом направлении, то, конечно, небольшой корпус французского войска, под командованием Гувиона де Сен-Сира, стоявший около Дрездена, был бы ими раздавлен, и тогда Наполеон лишился бы важного опорного пункта для своих операций. Но, к сожалению, надо сознаться, что при сложном устройстве коалиционного механизма никакая быстрота действий не была возможна. 25 числа, когда и перевес сил был на стороне союзников, и возможность неожиданного нападения, — протекало без всякой пользы потому, что у Шварценберга еще не все силы были в сборе, а 26-го завязалась битва, где дрались до полудня, но как-то бессвязно… Общая атака, наподобие какого-нибудь концерта или раута, была назначена на 4 часа! Таким образом Наполеон имел полную возможность поспеть на место битвы из Силезии. Часть своей армии под командой Вандамма, Наполеон направил к Пирне (на левом берегу Эльбы), на большую дорогу в Богемию, главный путь отступления союзников в случае поражения, которое он с уверенностью рассчитывал им нанести.

26 августа, утром в 9 часов, он уже был на месте. Его присутствие, как и всегда, воодушевило солдат, и войска всюду приветствовали его обычным восторженным кликом: «Vive 1'Empereur!» И самим жителям Дрездена, на этот раз, Наполеон представлялся чуть ли не избавителем от всех ужасов взятия города [18] большой армией после долгой и упорной битвы. С высот левого берега, с того места, где стояли монархи и сам главнокомандующий, можно было видеть нескончаемые ряды войск, двигавшиеся по всем дорогам, на правом берегу Эльбы. Сам Наполеон находился на мосту, перекинутом через широкую реку и соединяющем новый город со старым; полк за полком проходил мимо него и лично от него получал приказания.

18

Наполеон укрепил Старый город, насколько было возможно.

По трахенбергскому плану войны богемской армии следовало бы отступить потому, что «сам император» стоял перед ними. Но у союзников силы были весьма значительны — 150 000 человек, до 400 орудий — и еще ожидалось до 50 000 войска: отступление такой армии без боя должно было бы на всех произвести удручающее впечатление. Ровно в 4 часа три пушечных выстрела возвестили начало общего наступления всей армии: но укрепленный Наполеоном город представлял собой прекрасный пункт для обороны, и атака была отбита. Между тем силы французов постепенно возрастали, и уже в 6 часов пополудни они сами могли перейти в наступление; лишь поздно вечером штурм города был прекращен и оказался совершенно безрезультатным.

Второй день битвы, 27 августа, начался при сильнейшем дожде. Союзники поступили совершенно неправильно, не уклонившись вовремя от наступательного движения, которое теперь, в свою очередь, предпринял Наполеон; кровавая борьба возобновилась и всюду стала принимать оборот, неблагоприятный для союзников; в довершение всего Наполеону удалось обойти левое крыло союзников, у которых потери были уже громадны (около 15 000 убитых и раненых), и здесь разом было захвачено около 20 000 пленных! Тогда решено было начать отступление. Поражение было полное и жестокое, а худшее-то еще предстояло впереди — отступление этой армии, потерпевшей поражение, нуждавшейся в продовольствии, утомленной битвой, и притом отступление через горы, по плохой дороге и в отвратительную погоду. Да еще по пятам этой армии должен был следовать такой полководец, как Наполеон, который уже и без того успел преградить ей одну из важнейших дорог корпусом Вандамма.