Всемирный следопыт 1926 № 07
Шрифт:
— Ништо, возьмем.
Никон толкнул под елку сани, вырубил длинный шест, послал Бурку вперед и двинулся за нею.
Бурка остановилась против темной дыры из корней сваленной ветром ели и глянула на Никона.
— Годи, — шепнул он.
Ствол ели обозначался из-под снега продолговатым сугробом. Никон кинул на него шест, ослабил лыжи и, подчиняясь стучавшей в виски крови, крякнул. Из берлоги в тишину ударило урчанием.
Никон попятился, взлетел на сугроб, ухватится за лапчатые корни и заглянул в колючую темень берлоги. Пешнею и лыжами обтолкал вокруг снег, подпрыгнул и крикнул:
— Аля.
Крик подхватили овражное эхо и Бурка. Никон опустил в берлогу шест и принялся
«Чудно», отметил Никон. Под ним затрещало сухим деревом, зашевелилось, поймало шест и рвануло. Он вынул из лыжи одну ногу, стал на колено и пригнулся за корни. Из берлоги с ревом выпрыгнул медведь, похожий на старика в малице. За ним выбралась матка и неповоротливый пестун. Медведь метнулся к Бурке, а матка выпрямилась и глазами засновала по коряге.
«Гляди, гляди», усмехнулся Никон и спустил курок. Матка взревела, кинулась к медведю и рухнула, ерзая лапами. Пестун удивился расползающемуся подле нее на снегу красному пятну и заурчал.
Медведь широко раскрыл рот и полез к сугробу. Никон целился, нажимая собачку, осел в снег и дернулся от колючего холодка в сердце: мимо. Сквозь пороховой дым увидел: медведь махнул лапой, а медвежонок взревел, кувырнулся и, корячась, смешно осел в снег.
Никон бросил ружье, встал на ноги, схватил пешню и вынул из-за пояса топор. Из разинутого рта медведя несло паром. Маленькие глаза зрачками ввинчивались в зрачки и готовы были вспыхнуть. Рев сплетался с лаем Бурки и будил трескучие отклики. Никон сильнее вдавил в снег лыжи, готовясь выпрыгнуть из них, и резко кричал:
— Бурка. Аля. Аля.
Бурка взметнулась и зубами схватила медведя за зад. Он рявкнул и полуобернулся. Одним глазом глядел на Бурку, другим на корягу и Никона. Надо было кинуться на него, загородить в грудь пешню и секнуть топором.
Но голос предостерегал: «Не равно место: скувырнешься».
Медведь разворачивал снег, увязал в нем и колол глазами Бурку. Она лаяла и норовила подкатиться сзади… Он проваливался, поворачивался, освирепев, мотнул головою и кинулся на нее… Махал лапами и неуклюже тыкался мордой…
«Лови, лови», усмехнулся Никон. А когда медведь и Бурка скрылись за елками, ринулся с сугроба и — хрясь — налетел на пень. Лыжа сломалась и краем, державшимся на меху, ушла в снег.
«Эк, язвина»… Пригнулся и, вкрадчиво двигая лыжами, заспешил к санкам. Отрубил веревку, захватил в петлю край сломавшейся лыжи и, не выпуская из слуха лая и рева, побежал.
На тропке, что вела на реку, заложил в рот пальцы и свистнул. Бурка догнала его в березнике…
— Сыщется, не уйде, — ласково и виновато сказал ей Никон.
Этот отрывок взят из сборника рассказов Н. Ляшко «Никон из заимки». Изд. «Земля и фабрика». Цена 1 р. 45 коп.
Издательство «ЗЕМЛЯ И ФАБРИКА».
ПАНАИТО ИСТРАТИ. «Кира Киралина».
Стр. 180. Цена 50 коп. Контрабандист, грузчик, механик, фотограф, маляр, неудачник и гениальный рассказчик — таков автор, введенный в литературу Ром. Ролланом. Разноплеменный, разноязыкий и яркий Ближний Восток, пестрота социальных его укладов, не знающая сомнений страстность характеров и благородная, ленивая мудрость рассказчика, идущего мимо людей и дел, — вот то, что приковывает внимание читателя к этой свежей и странной, волнующей книге.
ВЕСНА НА МУРМАНСКОМ ПОБЕРЕЖЬИ.
Пахнуло теплом.
Прилетевшие чайки облепили весь берег и вдруг разразились резкими криками…
Казалось, уже не было места для них на скатах гранитных варак [7] , а, между тем, новые стаи все прибывали и прибывали. Они, словно белые тучи, со всех сторон устремлялись к Мурманскому побережью. Еще минута, — и у скалистых варак над океаном поднялась невообразимая суматоха. Прибывшие белокрылые путешественницы, устав от долгого пути, буквально опадали на уже сидевших на выступах скал, опрокидывали их и занимали освобожденное место, а вспорхнувшие снова метались во все стороны, словно обрывками белой океанской пены.
7
Вараки — горы
Вторя этому зычному крику, откуда-то со стороны доносился глухой шум снеговых обвалов; здесь и там из-под снега выдавались острые углы гранитных выступов; оттаявший ягель [8] ложился по их склонам палевыми пятнами.
Вешний ветер успел уже разметать ледяные пловучие острова. Недавно они еще загромождали океан, и вот уже понеслись отдельными глыбами в беспредельный простор Ледовитого океана. Между ними вдруг показались черные спины китов, выбрасывавших вверх из своих дыхал целые струи белой пены, и замаячили неподалеку от берега, занесенные не весть откуда обломки китобойных шхун…
8
Ягель — мох, которым питаются олени.
Буйный вихрь наделал много бед. Расходившийся бурун перебил много крупной рыбы. Не раз волна бросала на камни жирных пятипудовых палтусов [9] мгновенно расплющивая их силой удара в лепешку, взвивала кверху гибкую, юркую сайду, а подчас убивала, кинув на коргу, и океанского колосса-кита. Только прожорливые полярные акулы, казалось, пренебрегали буруном, целыми стадами играя в клокочущем хаосе белой пены.
Уже тянуло с океана свежим запахом водорослей. Со дна всплыла на поверхность мелкая рыбешка, сверкнула сельдь и мойва, и налетевшие чайки тотчас же принялись за охоту, бойко выхватывая из волн серебристую рыбешку. Тут же среди белоснежных чаек закружились серые поморники. Пользуясь своей силой, они вдруг кидались на схвативших рыбешку чаек. Последние в страхе выбрасывали добычу из клюва, а поморники тотчас же подхватывали ее и, отлетев в сторону, с'едали.
9
Палтус — из семейства камбаловых. Очень крупная рыба, достигающая 2.5 метра.
На скатах варак и вокруг становища рыбаков еще лежал обледеневший снег. Старые, когда-то наскоро сколоченные избы и амбары (для склада рыбы и снастей) угрюмо чернели на фоне слежавшихся снегов. Кое-где двери ветхих избушек были доверху завалены сугробами. Казалось, что во всем этом становище все люди поголовно вымерли. Целые ряды рыбачьих хижин, шедшие уступами одна над другой, оказывались пустыми, и это последнее производило на случайно попавшего сюда человека гнетущее впечатление. Мертвенный покой здесь, казалось, навсегда распростер свое зловещее молчание.