Всемирный следопыт, 1927 № 08
Шрифт:
Павел Михайлович вернулся к нам счастливый и несколько возбужденный. Он сел рядом с нами, и тут вскоре мы услышали, как на опушке зловеще пробасил уже настоящий матерой, вслед за чем его семья вновь повторила свою дикую песню.
Довольные вернулись мы в Тычок. Здесь в большой и просторной избе мы нашли своих товарищей. Оба центра — и докторский и парикмахерский слились теперь в одну общую компанию. В наше отсутствие приехал директор спиртового завода, и то, что он с собой привез, окончательно объединило всех охотников.
Долго мы сидели за выпивкой, рассказывая друг другу интересные вещи и занимаясь хоровым
Кое-кто уже начинал похрапывать, а в ушах у меня все звучала жуткая ночная песня волков… Из дальнего угла доносились обрывки разговоров: парикмахер с фининспектором спорили на тему о народном хозяйстве.
— Возьмите картошку, — доказывал фининспектор, — полезная вещь, а ведь полтораста лет, тому назад картошку в России никто не знал и не видал, покуда ее не вывезли из-за границы.
— Ничего подобного, — возражал парикмахер. — Картошку открыл Робинзон Крузе… Сам читал, как он со своим попкой путешествовал по острову и откопал картошку…
— Да ведь Робинзона-то вашего никогда не было…
— Как это не было, когда про него в книгах пишут!.. Ежели вы, интеллигентный человек, этого не читали, то это еще не значит, что Робинзона не было…
— Эй, вы, робинзоны!.. Спать пора… — проворчал чей-то голос.
И вскоре мы заснули…
* * *
К шести часам утра мы были в лесу. Павел Михайлович уже два дня тщательно изучал лес, определяя возможные лазы зверя и выбирая подходящие места для стрелков.
Среди охотников потихоньку перешептывались о том, что на лучшие и более верные места следовало бы поставить хороших, уже известных стрелков; однако, как и всегда бывает в подобных случаях, дело кончилось жеребьевкой. Павел Михайлович всыпал в шапку пятнадцать билетиков с номерами; каждый охотник вынимал билетик, номер которого определял его место.
Наконец, все было готово. Из деревни пришло до тридцати крестьян, которые добровольно взялись участвовать в охоте в качестве загонщиков.
Павел Михайлович повел расставлять нас на номера и каждому твердил правила охоты: с номера не сходить до тех пор, покуда он лично не снимет охотника с его поста; не стрелять вдоль по линии стрелков, не курить, стрелять только по волку.
Охотники становились на свои места с глубокомысленным видом. Мой номер был самым последним. Правее себя, шагах в восьмидесяти, я видел своего соседа — доктора Никитского; левее, сквозь деревья, виднелось озимое поле.
Владим Сергев на номере.
Павел Михайлович пошел заводить загонщиков за логова и сам должен был вести их на линию стрелков…
В лесу было все тихо. Как из сита накрапывал мелкий октябрьский дождичек. Оголившиеся деревья кое-где бурели осенней листвой. Стоять на месте было холодно; курить хотелось отчаянно… Но вот вдали раздалось постукивание и хлюпанье. Облава начиналась, и сердце забилось чаще.
В
По мере того, как звуки загона приближались, волнение усиливалось, и, наконец, я дошел до такого состояния, что уже начал думать: «только бы волк на меня не вышел», тогда как вначале мечтал об обратном.
Я стоял в небольшом отрожке глубокого оврага, противоположный скат которого был хорошо мне виден. Мое зрение и слух были напряжены до предела. Внезапно глаз уловил что-то серое и живое, которое неопределенно мелькало на той стороне оврага между серых, стволов. Сердце сжалось до боли… В следующий момент наступило разочарование: на чистое место выскочил спугнутый залпом русак… Мгновение он ждал, прислушивался, затем с шалым видом опрометью понесся мне под ноги.
За русаком я не следил. Глаза жадно впились в серовато-бурую чащу леса. Трэк… По нервам ударил сухой, короткий выстрел, раздавшийся много правее меня. Кто-то убил волка. Это было ясно, потому что второго выстрела не последовало… Волнение усиливалось; вот-вот, сейчас выйдет зверь… Особенно подозрителен был куст у вершины оврага. Почему-то думалось, что волк выйдет именно там, и вдруг… глаза отчетливо увидели громадного зверя, остановившегося много правее куста.
Зверь был того странного цвета, в какой окрашены только волки: желтый — не желтый… серый — не серый… Бурый, пожалуй даже — зеленоватый. В зоологическом саду они почему-то совсем другие, нежели в лесу…
Мною сразу же завладело страстное, могучее желание убить. Сознание говорило, что волк сначала пройдет мимо доктора и не минует его выстрела. О, лишь бы доктор промахнулся!.. Скосил глаза на доктора, не упуская из виду и зверя… Доктор заметил: он стал маленьким, пригнулся и застыл. Вот он приложился, выцеливая зверя; волк тихо спускался в овраг. Он казался громадным; вот он спустился и направился мимо доктора неторопливой трусцой… Трах… Волк сгорбился, дал бросок и понесся широким скоком. Трах… Доктор смазал во второй и в последний раз. Волк несся мимо меня, он спешил уйти из лесу в озимое поле. Вот он в пятнадцати шагах от меня. Мушка ружья впилась в его бурую шерсть впереди лопатки. Мое сердце, мой указательный палец чувствовали: теперь! Палец сделал привычное небольшое движение… уши не услышали грохота выстрела… Волк грузно упал на траву. Его задняя нога дергалась и дрожала; челюсти зевали… Наповал… Вздох облегчения… Тиски разжали измученное сердце…
Но охота не кончилась.
Ба-ба-ба-ба-бах! — слышится правее. Ясно, что стрелял парикмахер из своего ружья-пулемета. Сомнений нет, что это он, ибо вслед за ружейными послышались и револьверные выстрелы его «бульдога»… «Идиот!» — мелькнуло в моей голове; но мне было все равно, потому что я был глубоко удовлетворен и счастлив: в пятнадцати шагах от меня красивой бурой массой застыл мой трофей.
Раздались еще два выстрела… Загон был кончен. Напротив меня появились загонщики. Увидав убитого зверя, они побежали к нему, обгоняя друг друга, и окружили его тесным кольцом.