Всемирный следопыт, 1928 № 01
Шрифт:
— Сейчас подумаем. Постой, тут недалеко мой приятель живет; китаец, зовут его Ха-Ли-Чан. У него такое снадобье всегда есть. Завернем к нему. Кстати, там и переночуем. Без крыши сегодня будет спать неудобно.
— Что ж, давай, заедем. Тебе лучше знать, — согласился я, направляясь за ним.
Дорога снова потянулась узкой тропой, с корягами, с павшими деревьями и россыпями. Солнце заходило, и сумерки окутывали лес и горы. Кони то и дело спотыкались и клевали мордами вниз. Колючие ветви кустарника и разросшиеся ели хлестали по лицу. Приходилось наклоняться, и я в
Вдруг вдали мелькнул огонек, и вслед за ним мы услышали высокий, гортанный, характерный для китайцев, крик.
— Неладно что-то у Ха-Ли-Чана, — пробурчал с тревогой Сухожилов.
— Как неладно? — насторожился я.
— Вишь, китайцев много, а у него всегда всякий ихний сброд собирается. Тут и хунхузы, и соболевщики и искатели жень-шеня[8]). Как соберутся, так за игру принимаются или ханшин[9]) пьют. В игре же китайцы — ух, как азартны!
— Вот, никогда не слыхал, — удивился я.
— Ну, теперь не до того, слыхал или нет. Ты вот что, Алексеич, повремени-ка здесь малость, а я стороной обойду фанзу и вызову хозяина. Разведку произвести следует, а то влопаемся и костей не вынесем, — проговорил он, передавая мне своего коня и исчезая в кустарнике…
После его ухода я осторожно снял ружье, проверил его заряд и потом отвел коней глубже в кусты, чтобы случайный взгляд из фанзы не заметил их.
Сухожилов не возвращался минут 20–30, и я уже начал тревожиться, тем более, что, как мне показалось, в фанзе шум усилился, и я уже различал несколько спорящих голосов и стук о что-то твердое и полое. Иногда мне казалось, что там кого-то бьют по голове. Но вот послышались шаги. Я насторожился.
— Алексеич, где ты? — уловил я тихий голос моего приятеля.
— Здесь!
— Куда же пропал-то?
— Да тут, около тебя, в кустах, — так же тихо откликнулся я.
— Вот это хорошо, ей-ей хорошо! Молодец ты, что коней сразу припрятал, — похвалил он меня и затем, обратившись к кому-то, проговорил:
— Вишь, Ха-Ли-Чан, мой капитана спи мал-мало будет, и конь надо лечить…
Китаец вылез из кустов и, подойдя ко мне с Сухожиловым, предостерегающе прошептал:
— Моя фанза хунхуз, охотник, кости играть, моя мал-мало другой изба есть, рядом изба, один крыша изба. Твоя там широко хорошо сипи. Трогай твоя хунхуз не будет. Хунхуз гостя Ха-Ли-Чана не трогай…
— Ладно, ладно, а мы тебе заплатим, не беспокойся, только коней куда бы припрятать? — обрадовался я, слезая со своего чалого.
— Зачем твоя плати? Моя деньга не надо. Моя Сухожило друг, наша деньга не бери, — вдруг обиделся он, принимая от меня коней и направляясь с ними к маленькому сараю, выстроенному в стороне от фанзы.
Расседлав коней, смазав рану больного коня медвежьим салом и задав им бобовых жмыхов, оказавшихся каким-то образом у Ха-Ли-Чана, мы прошли за ним в чистую половину его фанзы, которую он почему-то звал «другой изба». И эта его «другой изба» была отделена тонкой перегородкой от второй большой и грязной половины, из
Усадив нас на кане (нары, подогреваемые снизу дымоходом), Ха-Ли-Чан сварил нам жиденького, но душистого чая и угостил пампушками. Расставив все это на том же кане, на котором мы сидели, Ха-Ли-Чан исчез за перегородкой.
Сухожилов, не спеша, выпил три небольших чашечки, проглотил одну пампушку и, положив под бок винтовку, прижался носом к перегородке, где было несколько щелей. Я тоже выпил чай, но, заметив, что пампушки произвели на моего приятеля не особенно хорошее впечатление, вытащил из своих сум сухари и с аппетитом стал их грызть.
Однако поведение Сухожилова меня так заинтересовало, что, насытившись, я тоже подошел к перегородке и последовал его примеру.
Там, в просторной комнате, закоптелой и грязной и освещенной несколькими сальниками, сидело на широченном кане человек восемнадцать полуголых и оборванных китайцев. Перед четырьмя средними лежал красный платок с нарисованными на нем знаками, на который бросались кости с очками. Вместо денег китайцы расплачивались маленькими палочками, с выжженными на них значками.
— Вишь, деньги-то у Ха-Ли-Чана, а вместо денег он им свои чеки выдал — палки. Это порядок расчета у них такой, притом и хозяину удобнее процент удержать, — пояснил мне Сухожилов.
Китайцы играли с большим азартом: они кричали, спорили, стучали кулаками по кану и с кулаками же подскакивали один к другому. Больше всех шумели двое. Первый был совсем голый и костлявый. По тому, что на его руках болтались деревянные браслеты, можно было заключить, что он искатель жень-шеня.
Второй был в китайских ватных штанах военного покроя. Его движения и манеры показывали, что он когда-то был военным, а теперь, наверное, хунхуз. Он был невысокого роста, коренастый, узколицый, с большим шрамом, проходившим от левого глаза по всему лицу через нос, отчего его и так приплюснутый нос, казалось, был вдавлен.
Женьшенщик проигрывал, а хунхуз выигрывал. Женьшенщик поминутно бегал к Ха-Ли-Чану, и у него, на остатки рассыпного золота и японские кредитки выменивал новые чеки — деревянные палочки. Ему отчаянно не везло. Все его ставки бились, а его мазовщики[10]) все время ему что-то показывали, — видимо они подозревали в хунхузе мошенника. Поэтому-то и был спор.
— Пусть их покричат, давай-ка чайку еще попьем! — одернул меня Сухожилов и тут же предупредил: — Смотри, ружье далеко не убирай, пожалуй пригодится, — эти люди, как в азарт войдут, ничего не помнят.
Я ближе пододвинул к себе ружье и вслед за Сухожиловым принялся снова за чай. Однако не успели мы выпить и по одной чашке, как отчаянный шум снова нас привлек к щелям.
Мы прислушались к горячему спору за стенкой.
— Проиграл, так давай деньги, — требовал хунхуз от женьшенщика.
— Моя все деньги тебе отдавал, последний раз метал, сам знаешь, долг, — отговаривался тот.
— Клади деньги на кан! В игре нет долгов! — требовали Еслед за хунхузом и era сторонники, мазовщики. — Давай деньги!