Всемирный следопыт, 1928 № 06
Шрифт:
Адрес редакции и конторы «Следопыта»: Москва, центр, Ильинка, 15. Телефон редакции: 4-82-72. Телефон конторы: 3-82–20.
Прием в редакции: понедельник, среда, пятница — с 3 ч. до 5 ч.
Рукописи размером менее 1/2 печатного листа не возвращаются. Рукописи размером более 1/2 печатного листа возвращаются лишь при условии присылки марок на пересылку.
Рукописи должны быть четко переписаны на одной стороне листа, по возможности — на пишущей машинке.
Вступать в переписку по поводу отклоненных рукописей редакция не имеет возможности.
Рассказ Николая Ловцова
I. Больные и здоровые
Тяжелые и темные тучи висели над тайгой. Они то собирались в кучу, то расходились, то все по одиночке неслись к устью Амура, к Татарскому проливу, имея общее направление — на остров Сахалин.
Воздух был сгущен сыростью. Пахло землей. Листья березы, ольхи, осины, кустов жимолости, таволги, голубицы опускались к земле, были влажны и скользки. Хвойные деревья — кедр, сосна и ель, окунувшись в сырость воздуха, теряли на своей хвое свежесть и блеск ясных дней. Серые стены и крыши изб, срубленные большею частью из лиственницы, казалось, совсем приняли окраску земли, и, в то время как в солнечные дни их легко можно было видеть с Амура, теперь сливались с общим мутным фоном и были совсем незаметны.
Редкие человеческие фигуры осторожно выходили из серых жилищ и без слов, как будто не замечая друг друга, расходились в разные стороны.
Одни шли к Амуру. Предварительно оглядевшись кругом, они воровски забирались в лодку и выплывали на реку, чтобы закинуть разок-другой сеть, вытащить ее полной серебряной кеты и затем так же быстро скрыться на берегу.
Другие бродили около кочек и кустов таволги, жимолости, голубицы — это были женщины и дети. С маленькими, плетеными из березовой коры корзинками, они собирали редкую осеннюю ягоду, поминутно кидая взоры на клюквенную поросль, частую и урожайную, но недоступную: брать ее можно было только после первых заморозков.
Наконец, третьи — пожилые мужчины — пробирались через заросли березняка и ольхи к красному лесу и там осторожно, стараясь не производить шума, ставили силки и другие снасти, приноровленные для лисицы или зайца.
Движения всех этих людей были медленны и вялы, глаза не зажигались блеском, лица — сухие и дряблые, одежда— рваная и неряшливая. Ходили они прямо, размеряя каждый свой шаг. Когда на пути попадалась кочка, поваленное дерево или когда они садились в лодку, то не вскакивали одним махом, а осторожно заносили на необходимое место ногу.
Удивительнее всего было то, что люди эти никогда не отходили далеко от своего поселка:
За время существования поселка не было случая, чтобы жители его или другие люди переступали запретную границу.
Даже знаменитый на северном Амуре анархист Тряпицын[1]), дойдя до этой, не отмеченной ничем, границы, повернул прочь. Японцы, которые, за время своей интервенции на Дальнем Востоке побывали, кажется, во всех его углах, и те не рискнули переступить запретную черту.
В чем же дело?
Ответ прост: поселок, населенный странными людьми, носит название «Поселка прокаженных»; все люди, живущие в нем, больны проказой.
Сюда, на крайний север, на левый берег Амура, на участок между крепостью Чныррах (недалеко от Николаевска-на-Амуре) и островом Сахалином, прокаженные были «посажены» приказом Александра III.
Однако, сослав сюда прокаженных, император-«миротворец» не позаботился об их дальнейшем существовании. Только опасения окрестных жителей заставили подумать о них: они в порядке повинности выстроили им избы, огородили поселок изгородью, свезли к изгороди дрова и взяли на себя пропитание прокаженных.
Этот добровольный порыв людей земство и городское и сельское управления Усть-Амурского округа сделали обязательным, и с тех пор повелось, что прокаженные жили на иждивении окрестных жителей.
Однако больные, попав в это положение, не захотели долго утруждать собой северных жителей. Их болезнь, будучи страшной, неизлечимой, в сущности, не была болезнью с близким смертельным исходом. В своем поселке они женились, рождали детей и, доживая в среднем до сорока-пятидесяти лет, умирали.
В поселке у них были свои интересы, свои радости, свое общее тяжелое горе и одна вечная надежда, что люди поту сторону запретной черты когда-нибудь изобретут средства против их страшной болезни.
Пожалуй, одной этой надеждой они только и жили.
И вот этот стимул жизни толкнул прокаженных к самостоятельности, к проявлению собственной инициативы. Они еще при царизме добыли себе скот — коров, лошадей, баранов — и стали разводить их. Потом обработали несколько участков, посеяли рожь, ячмень и огородные овощи. Затем, имея на своем участке небольшую часть тайги, с удивительным упорством и осторожностью занялись охотой. Каждый новый след, каждое появление какого-нибудь нового зверка на их участке было сразу известно охотникам. И для того чтобы убить или поймать этого зверка, охотники высиживали неделями; долгой упорно изучали звериные следы, их направление; ни одна особенность звериных движений не ускользала от их взгляда, почти всегда они оказывались с трофеем.