Всемирный следопыт, 1929 № 01
Шрифт:
— Они, понимаете, они… — (профессор подразумевал под словом «они» всех восточных людей, в противоположность культурным «белым»; к восточным он в душе причислял и меня — «московита»). — Они, — задыхался Хэнтингтон, — будут над нами смеяться. Вся равнина от Зюльфагара[23]) до Индии будет через три дня знать, что мы дураки, которых всякий может обмануть. Скажи ему, что он, как американцы говорят, хэмбог — надувальщик!
Курбан снова смущенно засмеялся. Оттянув челюсть вниз и скосив глаза на кончик носа, он сказал:
— Слушаю, американ бояр-ага[24]).
И он стал
— Он большой нахал!
— Так что же он говорит?
Курбан снова хихикнул. Хэнтингтон погрозил проводнику своей маленькой рукой и прошипел, делая свирепое лицо:
— Хэмбог! Ты — хэмбог! — и, угрожая плеткой, стал надвигать крошечного иноходца на огромного, неповоротливого, как верблюд, горного крестьянина.
Мердан, желая предотвратить катастрофу, вмешался:
— Американ бояр! Ты его не бей! Не надо бить. Он убежит, и тогда мы пропали. Он просит, извините пожалуйста, еще десять кранов и немного териака[25]): он териакеш и иначе итти не может; у него курсок[26]) плохой…
— Ол-райт. Мы дадим ему еще десять кранов и териак. Но знает он дорогу?
Курбан переспросил проводника, провел руками по бороде и сказал:
— Он очень даже знает, только здесь есть три дороги, и все три плохие. Колодца нет, травы нет, карапшик[27]) много. Лучше, говорит, поедем домой, он нам плов делать будет.
Мы двинулись дальше по седой солонцеватой пустыне.
II. Огонек в степи
Мы шли до темноты, однако, не встретили ничего похожего на ручеек или колодец. Полузасохшие стебли ползучих растений с соленым кристаллическим налетом на ветках наводили уныние. Нередко попадались следы диких ослов. Мердан показал нам на горизонте несколько точек, едва заметных в дрожащем воздухе. Это были дикие ослы, а может быть, куланы[28]). Мы с трудом разглядели в цейсовский бинокль их желтые спины с черными полосами на хребтах. Животные вскоре скрылись за холмами.
Хэнтингтон высказал предположение, что проводник хочет нас привести в лагерь кочевников-разбойников, и утверждал, что нам следует двинуться по компасу на юг, не слушая «хитрого восточного хэмбога».
К несчастью, пятый наш джигит, русский молоканин[29]) Михаил, заболел тяжелым приступом лихорадки. Он был почти без сознания, лежал животом на своем рыжем жеребце, обняв его за шею. голова больного беспомощно болталась при каждом шаге коня.
В сгущавшихся сумерках мы не хотели останавливаться, полагая, что привал на солончаке не принесет отдыха ни нам, ни животным. Мнения разделились: Хэнтингтон считал, что надо продолжать итти на юг, я же возражал, что далеко на юг тянется голая безводная степь, поэтому необходимо направиться прямо на запад, к афганской границе. Там, в предгорьях, куда докатываются последние вздохи горных ручьев, можно встретить бродячих арабов или кочующих афганцев. Они нас накормят, мы дадим передышку животным и снова двинемся
Хэнтингтон твердо стоял на своем; он опасался враждебных действий афганцев, которым ничего не стоило ограбить нас и бесследно исчезнуть в беспредельных равнинах.
В конце концов решено было разделиться: со мною поедет афганец Мердан и переводчик-туркмен из Теджена — Курбан; больной Михаил, молодой джигит Хива-Клыч и все верблюды пойдут с Хэнтингтонсм на юг. Через два-три дня, если все будет благополучно, мы должны снова встретиться на сто километров южнее. Проводник, проглотив темный шарик опиума, равнодушно сказал, что пойдет с верблюдами хоть к самому шайтану.
Через несколько минут мы втроем ехали на запад, а к югу от нас в сумерках терялись силуэты мерно покачивавшихся верблюдов и затихал монотонный звон их боталов.
Начали попадаться небольшие овраги— хороший признак, — значит, сюда доходят потоки воды во время горных ливней. Из-под куста выскочила и стремглав понеслась в сторону щетинистая гиена, отвратительно подбрасывая короткие задние ноги, похожие на букву X. Стало совсем темно. Лошади шли чутьем, одна за другой; в темноте они то подымались, то опускались, ныряя куда-то в неровной почве.
Поднявшись по откосу оврага, кони остановились. Где-то впереди мерцал огонек. Он то пропадал, то снова загорался, едва заметный и тусклый. Где огонек в степи, там и люди, и вода в закопченных чайниках, и отдых, и указания ближайшей тропы…
III. Женщина в золотой тиаре
Мы подъезжали к арабским[30]) шатрам. Оранжевый огонек мотался среди черной мглы, облизывая большой котел, и отблески красного света прыгали по косым полотнищам темных палаток, припавших к земле, как крылья летучей мыши. Несколько женских фигур двигались около костра, поминутно закрывая его пламя.
Мы подъезжали к арабским шатрам…
Огромные мохнатые собаки бросились под ноги нашим вздыбившимся коням. С хриплым давящимся лаем они прыгали, как дьяволы, перед нами. Фигуры встрепенулись, забегали, закричали по-персидски:
— Зачем вы приехали сюда? Здесь только одни женщины! Что вам надо?..
Кони подлетели к самому костру. Женщины в полосатых халатах, малиновые от огня, пронзительно кричали, хватая с земли камни. Из мрака вынырнул старик в чалме с длинной седой бородой. Из-под руки он пристально посмотрел на нас и закашлялся.
— Теперь это у него долго будет, — Курбан безнадежно махнул рукой, словно он знал старика.
Наконец старик откашлялся и стал свирепо наступать на нас, требуя, чтобы мы уехали назад в степь.
— Это племя машуджи, одних женщин. Кафирам[31]) — безбожникам здесь нечего делать! Видите, как они вас боятся!..
Курбан, наклонившись с седла, дружески тронул старика за плечо. Тот отскочил, словно обожженный, и начал старательно отчищать место, которого коснулась рука нечестивого.