Всемирный следопыт 1929 № 07
Шрифт:
Стоит посмотреть, как например Кондратий складывает папиросную бумагу. Это какое-то священнодействие, целый ритуал, при чем «жертвами заклания» являются конечно зрители. Ухватив бумагу заскорузлыми пальцами, Кондратий с непостижимой медленностью начинает приближать один ее край к другому. Пока он проводит ногтем по сгибу, можно успеть вскипятить чайник на хорошем огне. Потом следует примерка, в результате которой оказывается, что бумага сложена неровно, и все начинается сначала. При этом Кондратий сидит в своей черной малице неподвижно, с каменным лицом, поджав под себя ноги. В этой позе он
Сначала исключительно хладнокровный темперамент нашего проводника лишь потешал нас, но потом, когда стали проходить все сроки отъезда, мы понемножку начали выходить из себя. Ко всем явным и тайным намекам Кондратий был глух. Наконец он встал, взял аркан и пошел ловить оленей. Мы проводили его со вздохом облегчения.
Но в отличие от своих соотечественников Кондратий оказался неважным «имальщиком». Олени у него были смирные, к ним можно было подойти совсем близко и без всякого «иманья» обвязать ремнем. Но обычай требовал, чтобы они были пойманы арканом. Кондратий подходил и на расстоянии двух шагов бросал веревку. Вместо того чтобы попасть на рога, петля хлопала оленя по спине, тот пугался и отскакивал в сторону. Лишь после трех попыток он бывал пойман. А ведь всего было одиннадцать оленей!
Наблюдая за лопарем, Горлов с необыкновенной злостью в голосе ворчал:
— Ну и ковбой, залягай его лягушки!
Я не мог больше терпеть, надел лыжи и ушел гулять по озеру. Возвращаюсь — два оленя запряжены, остальные еще в
лесу, а Кондратий сидит у костра и курит. Потеряв самообладание, кричу, требую немедленного отправления. Горлов сидит на санях и уныло машет рукой: — Зря… не поможет…
Кондратий непоколебимо продолжает курить и на мою тираду сначала молчит, а потом бесстрастно отвечает:
— Я с малолетства порато нерасторопный был. Еще подросточком. Бывало люди тридцать оленей сымают, а я все передовых запрягаю. Такой уж я есть…
Вышли мы с Черного озера в одиннадцать. До темноты нам оставалось всего-навсего три часа.
Жемчужный паук.
Рассказ Б. Рустам Бек Тагеевa.
I. Жемчужина О-Таки.
Над морем пронесся пронзительный свисток. Шесть японок, дремавших вповалку на джонке, зашевелились, лениво потягиваясь. Лежавшая у самой кормы вдруг вскочила. Прищурив от слепящего солнца узкие глаза, она крикнула:
— Вставайте!
Напоминание о бамбуке произвело свое действие. Одна за другой японки начали подниматься. Они оправляли сбившиеся во время сна белые куртки и подтягивали узлы холщевых повязок, плотно обхватывавших голову. В длинных парусиновых штанах они походили на молодых японских матросов.
— На других джонках уже начали работу, — указала на море вскочившая первой девушка.
— Откуда у тебя столько прыти берется, О-Таки-сан? — засмеялась ее подруга. — С рассвета до полудня ныряла, потом считала раковины, пока мы спали, и все тебе нипочем.
Улыбаясь смотрела она на О-Таки и думала: «Какая она красавица1 Отчего я не такая? И кожа-то у нее не желтая, а золотистая, а волосы будто воронье крыло. Ножки маленькие, прямые, а когда плывет, так не отличишь от лягушки».
— Ну, чего ты на меня уставилась, О-Мацу-сан?
— Я любуюсь тобой, О-Таки-сан. Твои глаза расходятся стрелками, словно распущенные крылья ласточки. Такие только на рисунках рисуют.
О-Таки засмеялась. Сунув в рот указательные пальцы, она надула щеки и свистнула. Подруги последовали ее примеру. Воздух наполнился оглушительным свистом. Так японские ныряльщицы расправляют легкие перед спуском в воду. Этот обычай существует у японских водолазов с очень древних времен. Чем сильнее и продолжительнее свист, тем дольше человек может пробыть под водой, — говорят они.
Девушки засуетились. Сбросив с себя куртки и штаны, они торопливо надевали большие уродливые очки, вправленные в резиновые полумаски, не допускающие воду к глазам и плотно прикрывающие уши. В этих очках миловидные японки походили на сказочных морских чудовищ.
— Скорее, скорее! — торопила ныряльщиц О-Таки, с беспокойством глядя на приближавшуюся шлюпку. На носу шлюпки стоял коренастый японец в голубом кимоно и широкополой соломенной шляпе. Помахивая тонкой бамбуковой тростью, он крикнул:
— О-Таки-сан! Разве для того я назначил тебя старшей, чтобы ты мне устраивала беспорядок? Пять минут просрочено сверх положенного часового отдыха. За это твоя джонка отработает лишние пятьдесят минут. — Он говорил улыбаясь, словно сообщал ныряльщицам приятную новость.
О-Таки швырнула в море деревянную шайку, остальные девушки сделали то же. Затем с громким свистом одна за другой стали бросаться в воду. Джонка сиротливо покачивалась на волнах. Японец не отрывал глаз от морской поверхности. В одной руке он держал золотые часы, в другой — бамбуковую трость.
Прошла минута. Вот над водой мелькнула желтая рука. За ней показалась уродливая голова в очках, другая, третья. Желтые женские тела, прорезывая зеленоватую воду, всплывали на поверхность. С ловкостью рыб проносились ныряльщицы между качающимися на волнах шайками, вытряхивали в них из небольших мешочков черносерые раковины и снова исчезали в морской глубине.
О-Таки появилась возле кормы шлюпки. Лодочник едва не задел ее таранным веслом по голове. Она ловко увернулась и, нырнув, проплыла под самой поверхностью воды. Вытряхнув в шайку из мешочка добычу, ныряльщица перевернулась на спину и заломила руки под голову. Она отдыхала.