Всемирный следопыт 1929 № 08
Шрифт:
К ответу виновных! Пусть самыми решительными мерами будет в корне пресечена возможность проникновения агентов врага в сердце национальной обороны: пусть строжайшее следствие обнаружит соучастников Ленуара среди высших чинов военного министерства!».
–
Как это было: Пятнадцать лет назад.
Эпизоды из империалистической войны:
«Победа» Ролана Доржелес; «Двадцать пять», «Концерт» Ж.
Победа
По всем подступам от тыла к окопам сплошными массами двигались на позиции наступающие полки.
— Вперед, передавайте дальше.
— Вперед… — с ругательствами передавали дальше сердитые голоса.
И расчлененная колонна снова продвигалась тяжелым шагом, позвякивая котелками и снаряжением. Рассвет застал нас в узких проходах, по которым наша рота, шедшая одной из последних, шагала с двух часов утра, беспрестанно наталкиваясь на санитаров с носилками и задерживаясь из-за сменяющихся частей. Германская артиллерия начала обстрел.
18
По роману «Кресты» того же автора.
Снаряды гнались за нами, как будто у них были глаза. Мы шли вперед, загибали в сторону, уходили назад, но погоня не отставала от нас, мы были оглушены ревом и задыхались от терпкого дыма.
При каждой вспышке мы бросались друг к другу, головы и ноги наши переплетались, мы прижимались к краям прохода, стараясь втиснуться в каждую выемку земли. Снаряды взрывались низко, засыпая иногда наш путь осколками, и из кучи прижавшихся тел раздавались режущие ухо крики:
— Ох, я ранен!
Растерянные, отупевшие, мы шагали через тела; толкаясь, продвигались на двадцать шагов, потом снова становились на четвереньки, согнув спину, и лица наши нервно дергались от оглушительного треска.
Наконец мы внезапно вышли из полосы обстрела. Сразу воцарилось спокойствие, и мы заметили, что солнце уже встало. Вышли на дорогу, на обоих склонах которой зеленели густые кусты. Сюльфар тотчас бросился обшаривать ветки.
— Эй, ребята… здесь есть спелые…
— Не трогайте меня, не трогайте меня… — повторял раненый с посиневшим лицом, медленно идя нам навстречу.
Руки его были раздроблены и висели, как две кровавые тряпки. Дойдя до нас, он сказал безжизненным голосом, в котором не чувствовалось даже страдания.
— Я хочу сесть, поддержите меня за шинель.
И, придерживая за воротник, его усадили на выступ стрельбища; он сидел вытянувшись, и руки, превратившиеся в кровавую массу, едва держались в разодранных рукавах. Нос у него был тонкий, вытянувшийся, как будто смерть уже готовилась задушить его.
— Ты поторопился бы на перевязочный пункт, — сказал
— Да, я иду туда… Зажгите мне папиросу… Вложите ее мне в рот…
Его приподняли, и он пошел, поблагодарив кивком головы, машинально шагая; впереди шел товарищ, отстраняя столпившихся солдат.
— Пропустите… раненый…
Вся рота собралась здесь, перед четырьмя грубо сколоченными лестницами, — она была похожа на огромный живой щит из сдвинутых касок.
По правую сторону от нас рота одного из полков последнего призыва только что взяла ружья наперевес; они должны были выйти вместе с нами в первую очередь. Все проходы, все окопы были переполнены, и, стиснутый между сотнями, тысячами людей, каждый, в каком бы настроении ни находился, чувствовал себя только крупицей среди этой человеческой массы.
Одни — с раскрасневшимися щеками, с блестящими глазами — оживленно разговаривали, охваченные какой-то лихорадкой. Другие молчали, очень бледные, со слегка дрожащим подбородком.
Поверх мешков с землей мы смотрели на германские позиции, окутанные облаками дыма, в котором слышался треск выстрелов; за ними, среди полей, казалось, пылали три деревни, а наша артиллерия все стреляла, и среди непрерывного грома нельзя было ничего разобрать. Поля сотрясались под этим яростным натиском, и я чувствовал, как под локтем дрожит и колеблется бруствер.
— Внимание, время приближается, — предупредил офицер справа от нас.
Ближе раздалась команда Крюше:
— Ружья наперевес… Гренадеры вперед!
Стальной трепет пробежал по всему окопу.
Тела раскачивались, готовые ринуться вперед, напирая на бруствер подобно морскому приливу.
Резко просвистели 75-миллиметровые снаряды, и тотчас рев тяжелых орудий, казалось, стих или отдалился.
— Готовы?.. — спросил Крюше более громким голосом.
Разом дрогнули все сердца у этой вооруженной толпы.
— У тебя есть мой адрес… — успел сказать Сюльфар Жильберу срывающимся от волнения голосом…
О, какой резкий, зловонный запах у пороха… Слева послышались не то крики, не то песня: «Зуавы вышли». Грянул залп из 105-миллиметровых орудий, — пять ударов в литавры…
— Третья рота, вперед! — крикнул капитан.
— Вперед…
Крики, толкотня, кто-то с проклятием падает, винтовки задевают одна за другую… У всех стучит в висках, все взбираются на бруствер, затем выпрямляются, чувствуя, как дрожат ноги. Всматриваются в огромную голую равнину… «Вперед».
Вышли, бегут…
Затрещал пулемет, один только пулемет. Затем, встрепенувшись, обезумев, германская артиллерия начала обстреливать всю местность.
Разрушенные стены, зияющие брешами фасады, кучи щебня, целиком сорванные крыши, окоченевшие ноги, торчащие из-под развалин… Деревня была взята.
Гром пушек стал слабее, но пулеметы через отдушины косили по деревне. Люди падали, согнувшись вдвое, как будто тяжесть головы пригибала их к земле. Некоторые кружились, скрестив руки, и падали на спину, согнув колени. Бежавшие едва обращали внимание на них; неслись вперед, не зная направления, один за другим и стреляли перед собой…