Всемирный следопыт 1930 № 06
Шрифт:
Он хотел сказать еще что-то, но махнул рукой и, тяжело сопя, стал взбираться на сопку.
Тишина на границе продолжалась недолго. Ночью щелкали отдельные выстрелы, а утром, когда ударники стали подниматься от распадка к штольне, «та сторона» встретила их бешеным огнем. Рабочие сразу почувствовали, что стреляют на этот раз не китайские наемники. Слишком уж метко ложились пули, слишком уж уверенно следовали один за другим залпы. Рабочие залегли за камнями, не двигаясь с места.
«Белые!» — подумал Синицын.
За Аргунью
Производитель работ начал было перебежку, но, добравшись до места, откуда к штольне нужно было бежать по мелким осыпям, на виду у китайцев, почувствовал, что на это у него сил не хватит. К тому же, оглянувшись, увидел, что никто за ним не следует. Злой вернулся Синицын в распадок, где поджидавшие рабочие уже не надеялись видеть его живым, и объявил, что на сегодня работы отменяются. Сказал он это таким тоном, словно ударники сами были виноваты в своем вынужденном прогуле.
На улице поселка Синицыну встретился телеграфист. Весь расплываясь в улыбке он сообщил, что сегодня опять были шифрованные депеши, но кроме того есть и телеграмма на рудник. Он вынул ее из кармана и протянул Синицыну. В телеграмме кадаинцы снова слали привет, интересовались работой и еще раз выражали уверенность в том, что выйдут из соревнования победителями. Круто повернувшись, Синицын пошел по степи туда, где за холмами раскинулся красноармейский лагерь.
Прораб пришел в палатку комполка, и рассказал ему о своей работе, о соревновании и о том, что китайцы и белогвардейцы не позволяют это соревнование проводить. Синицын почти сердился.
— Вы же должны дать отповедь этим налетчикам! — горячился он. — Они обстреливают нас, не дают нам работать, а вы позорно молчите. Я не могу понять, чего вы ждете? Чтобы они подкатили артиллерию и снесли все наши сопки? Так, что ли?..
Комполка писал письмо. Пока Синицын в волнении бегал по палатке, командир только раза три искоса взглянул на прораба. Он дописал страницу странным узловатым почерком, приложил к ней лист промокательной бумаги, тщательно разгладил его, потом поднял письмо к глазам, как будто собираясь перечесть его, но вдруг откинулся на походном стуле и с раздражением обратился к Синицыну:
— Ну, а что вы сделаете, товарищ, если к вам на улице подойдет хулиган и угостит вас пощечиной? Что же, вы ему ответите тем же?
Видя, что Синицын что-то хочет сказать, комполка поднял руку.
— Война не объявлена, — продолжал он. — И пока она не будет объявлена, мы не предпримем никаких действий против китайцев. Единственно, что мы можем делать, это не пускать их через границу. Надеюсь, недавняя ночь показала вам, что мы достаточно бдительны. Пойдемте, я вам покажу кое-что…
Он вышел из палатки и крупными шагами пошел впереди, сворачивая на ходу папиросу. Прямо от палатки тропинка поднималась на сопку. Командир и Синицын миновали маленькую рощицу и вышли на открытое место почти на самой вершине сопки. Здесь тропинка неожиданно врезалась в землю, превратилась в траншею выше человеческого роста и скоро привела в другую траншею, поперечную, перед которой был насыпан высокий бруствер, пронизанный маленькими окошками. Они глядели в сторону Аргуни. Перед одним из окошек стоял красноармеец и, не отрываясь, наблюдал за противоположным берегом. Позади него, скорчившись над желтым ящиком полевого телефона, сидел другой красноармеец и, приставив руку ко рту, что-то говорил в трубку.
Командир полка подвел прораба к окошку.
— Ну, вот
Синицын поглядел.
— Я вижу какие-то странные кочки бон на той круглой сопке, — сказал он.
— Ну, так вот! Знаете ли вы, что это за кочки? Это — шапки, милый товарищ! Да, да, шапки, которые китайское командование ухитрилось выдать своим солдатам! Они, правда, теплы, не по погоде теплы, такие большие, просторные, меховые с большими ушами. Но, извините меня, я предпочту выпустить свой полк с открытыми головами, чем обрядить его в эти мономаховы шапки. В такую шапку не попасть нельзя. Сегодня ко мне приходила целая депутация. Говорят, за себя не ручаются, так руки и чешутся пощелкать орехи на этих камилавках.
Опережая звук залпа, в бруствер вонзилось несколько пуль. Одна из них попала в край окна и обдала командира пылью и щебнем. Комполка соскочил со ступеньки на дно траншеи. Отряхнувшись, потянул Синицына к выходу:
— Зря шутить не стоит! Здесь все-таки опасно…
Весь обратный путь командир шел молча, задумавшись. День разгуливался. Последние тучи скрывались на западе, а на их место приходили легкие сероватые облака. Над ними повисла тонкая кисея мглы, которую легко прорывало солнце. Ветер стих, и стало очень тепло, почти жарко.
Из-за холмов продолжали слышаться отдельные выстрелы.
В лагере было очень оживленно. У штабной палатки быстро рос кружок красноармейцев. Сходились со всех сторон. Некоторые бегали по палаткам и звали:
— Ребята! Пленных привели! Айда зечить!
Командир и Синицын подошли. Их пропустили внутрь кружка. Там действительно стояли два пленных китайца и около — молодой красноармеец, приведший их. Он чуть-чуть растерянно поглядывал то на одного, то на другого. Синицын теперь вблизи мог рассмотреть необычную форму китайцев. Их шапки, в самом деле, были похожи, как сказал комполка, на шапку Мономаха: такие же конические, высокие, мохнатые. Под френчем на китайцах были надеты уродливые ватные штаны, а на ногах — странная обувь, что-то среднее между валенками и фетровыми женскими ботами. Один из пленных был одет значительно лучше другого. Это был унтер-офицер. Оба они попались на нашем берегу в прибрежном кустарнике, откуда внимательно наблюдали за расположением караулов.
Когда молодой красноармеец их нашел, они не стали сопротивляться. Охотно отдали оружие и даже как будто обрадовались, что попали в плен.
Унтер-офицер стоял насупившись и ничего не отвечал на вопросы. Зато его сосед не заставлял себя упрашивать. Он так и вертелся из стороны в сторону, торопясь поскорее всем ответить. Но лицо у него было испуганное.
— Ты есть хочешь? — спрашивали его красноармейцы.
— Нет! — мотал головой китаец. — Моя сыт.
— Врет! — говорили кругом. — Ишь, как скулы торчат: их там не балуют. А есть боится — думает, отравят.
— Ты откуда сам? — спрашивали другие.
— Шанхая… Шанхая, — торопился китаец.
— О! Издалека же ты приехал. А зачем воюешь?
— Воевать ходи нету — большой капитан кушать не давай.
— А капитан тебя бил?
— Била! — кивал китаец.
— Шибко бил?
— Шибко била…
И вдруг неожиданно повернулся к своему соседу и показал на него рукой:
— Эта маленький капитана тоже била!
— Вот это здорово! — засмеялись красноармейцы. — Молодец, парень!
Кто-то подошел к китайцу и расстегнул его френч.