Всемогущий
Шрифт:
– Что увидели? – поинтересовался спустя четверть часа Ожогин.
Егор доложил ему о пожаре и стене.
– Больше пока ничего не увидели? – спросил Ожогин, покосившись на часы.
– Пока ничего существенного, – ответил Егор.
– Ладно, смотрите, – буркнул Ожогин.
Он выглядел несколько разочарованным и даже несколько обмяк на стуле, забыв, что надо сохранять римскую осанку. Но когда через пять минут начался выпуск новостей и ведущая сразу заговорила о пожаре в доме престарелых, а затем о рухнувшей школьной стене, Ожогин снова выпрямился и
– Вы ведь этого не могли знать, – не то спросил, не то утвердительно сказал он.
– Не мог, – на всякий случай согласился Егор.
– Черт побери! Никак не привыкну. Может, вы радио слышали?
– Никак нет, – вдруг донесся голос Пронова. – Радио у него не было.
– Да знаю, – отмахнулся Ожогин.
Он замолчал, глядя то на телевизор, то на Егора.
– Мне продолжать? – спросил тот.
– Конечно! – воскликнул Ожогин, громко хмыкнул и цинично прибавил: – Не пожара же я ждал.
Егор снова уставился в экран.
То, что он прошел еще одну проверку, было ему только на руку. Теперь Ожогин будет доверять ему всецело. Если у него и оставались сомнения, то только что они развеялись окончательно. Надо лишь еще потянуть время – дать Жанне больше шансов.
Егор старательно смотрел на экран, уже отключившись от него. Он увидел все, что его интересовало, и не хотел напитываться лишней информацией. Впрок она не шла, а, увы, лишь оставляла тягостные чувства и ввергала в мучительное состояние бессилия и безнадежности. Постепенно Горин приучал себя справляться с этим, но это был длительный процесс, и принуждения он не терпел.
– Ну, – спросил еще через десять минут Ожогин. – Что?
Егор, делая вид, что смотрит в будущее, а на самом деле видя перед собой физиономии актеров следующего сериала, на этот раз семейного, где все неистово ругались, плакали, хохотали и без конца делили чье-то наследство, отрицательно помотал головой.
– До девятнадцати сорока я еще не добрался.
Несмотря на серьезность ситуации, его разбирал смех при виде Ожогина, столбом сидевшего на стуле.
Интересно, как он себе представляет процесс, в который погружался Егор? Как почасовой труд, где все четко разграфлено и определено уставом и где каждую минуту выскакивает вестовой и докладывает очередную новость? Похоже, что так, раз он только кивнул в ответ на его абсурдную реплику. Если бы Ожогин хоть раз увидел, как на него потоками вываливаются автомобильные катастрофы, пожары, наводнения, крушения самолетов, засухи, ливни и прочие прелести, он бы заговорил по-другому. Впрочем, хорошо, что он не имеет об этом ни малейшего представления. Иначе примитивный блеф Егора был бы раскушен в один миг.
«Никогда никому не надо рассказывать о том, как я это вижу, – подумал Егор. – Это моя тайна, и уйдет она вместе со мной. Пока я владею ею единолично, никто не в силах заглянуть мне в душу. И в этом мое самое главное преимущество».
Он посмотрел на часы. Прошло сорок минут. И Ожогин хотя и крепился, но уже посматривал на него все более нетерпеливо.
Егор вдруг наклонился и неподвижным
Ожогин так и подался к нему.
– Не может быть… – проговорил Егор будто бы в величайшем изумлении.
Ожогин вскочил:
– Что?!
Егор очумело мотал головой.
– Что вы там увидели?! – закричал, забыв о приличествующем ему внушительном рокоте, Ожогин.
Егор выставил перед собой руку и перевел на него выпученные глаза.
– Там сказали…
– Что! – закричал Ожогин. – Что сказали? Да говори ты наконец!
Егор сглотнул.
– Сказали, что самолет с премьер-министром… потерпел крушение во время взлета, – слегка заикаясь, сказал он. – Погибли все, в том числе и министры, которые летели с ним на Дальний Восток…
Ожогин вдруг выпрямился, и челюсти его свела судорога неизъяснимого восторга.
– Свершилось, – прошептал он.
Егор старательно делал вид, что никак не может прийти в себя.
– Это были экстренные новости, – добавил он. – Как вы и говорили…
Ожогин посмотрел на него, но заговорил не сразу. Слишком долго он сдерживал свои чувства, и вот теперь они разом нахлынули на него и клещами сдавили ему горло, извлекая из него только придушенный шепот. Он вынужден был откашляться, и только после этого голос его обрел нужную твердость.
– Кгм… Когда… Когда это случилось?
– В девятнадцать сорок пять, – сказал Егор.
– Значит, на пять минут позже, – заметил Ожогин.
С каждой секундой уверенности в нем прибавлялось, и снова в его осанке появилось величие римского сенатора, а голос зазвучал требовательно и звучно.
– А когда вышли срочные новости? – бросился он расспрашивать Егора.
– Без пяти минут восемь.
– Отлично! Что было показано?
– Обломки горящего самолета… Машины «Скорой помощи», пожарные… Но там все пылало, как факел…
– Как факел! – повторил Ожогин, и на лице его будто вспыхнули отблески пожарища. – Хорошо. А какой аэропорт? – вдруг спросил он подозрительно.
Егор понял, что расслабляться рано. Несмотря на радость, охватившую все его существо, Ожогин бдительности не терял.
– Чкаловский, – ответил он.
– Правильно! – кивнул Ожогин. – Все правильно. Так оно и будет. Самолет вылетает из Чкаловского. Вылетает, но никуда не прилетает… – Он вдруг снял очки и посмотрел на Егора. – Вы понимаете, что это означает?
Егор неопределенно повел головой.
– Беспорядок, паника, паралич власти…
– Это означает конец тому бардаку, что творится в стране, – перебил его Ожогин. – Мы наведем порядок в считаные месяцы. Все гнилое будет отсечено одним махом. Конец эпохе, сделавшей своими героями цирюльников, стриптизеров и прочую плесень. Такого позора Россия не испытывала никогда, и мы постараемся сделать все, чтобы к ней в самое короткое время вернулась былая мощь и слава. Вы, Егор, можете предвидеть будущее, и именно вы нам скоро будете указывать, какие беды грозят России и что мы должны делать для того, чтобы стать еще сильнее и опаснее для наших врагов.