Всеобщая история искусств. Искусство древнего мира и средних веков. Том 1
Шрифт:
Сообщая многообразное значение отдельным предметам, первобытные люди не только тешили свое воображение. Они выражали этим способом свое представление о богатстве и одухотворенности жизни во всех ее проявлениях, которые так ясно сказались и в древнейших мифах и в народных сказках.
В поисках этих многообразных по своему смыслу знаков, искусство этого периода подходило еще к другой задаче: оно развивало чувство основных ритмических форм, чувство композиции. Правда, возникновение орнамента относится еще к древнему каменному веку. В некоторых случаях можно ясно видеть, как из повторения одного и того же изобразительного знака, вроде рогов или глаз, складывается орнаментальный узор, в котором постепенно утрачивается его первоначальное значение. Но все же красота правильного и сложного узора, красота плетенки,
Появление бронзы повело к более высокой технике производства. Усовершенствование техники сопровождалось усложнением представлений первобытного человека, хотя многие старые мифические воззрения сохранялись без изменений. В основе произведения этого времени «Солнечная колесница», найденного в Зеландии, лежит мифологический образ, которым жило и все родовое общество. Солнце уподоблено золотому кругу; его приводит в движение неутомимый конь, с утра до вечера совершающий путешествие по небосводу. Выполнение колесницы отличается большой тонкостью; узоры, которыми она покрыта, были незнакомы человеку добронзового века. При всем том нужно сказать, что в этой изощренности сказывается окостенение мифа, стилевая отшлифованность образа лишает его той силы, которая была присуща менее искусным по выполнению «гребешкам-оборотням». Самая мысль водрузить изображение коня на колеса говорит об успехах техники, но обстоятельность, с которой раскрыто поэтическое сравнение солнца, с огненной колесницей, свидетельствует о некотором угасании первоначального воображения. Искусство обращается к изображению живых существ, но оно не может достичь той силы и яркости изображения коня, которая так поражает в статуэтке коня древнего каменного века (ср. стр. 40).
Это искусство родового строя сохранялось в Европе еще долгие годы, вплоть до проникновения сюда римской культуры, переселения народов и сложения феодальных государств в первом тысячелетии н. э.
Родовой строй в его самых первичных формах целые столетия и тысячелетия продолжал держаться среди народностей Африки, Океании и отчасти Америки. Искусство этих народов помогает представить себе, как развивалось плохо сохранившееся до нас древнейшее искусство в Европе. Но и помимо этого оно само по себе представляет большой интерес богатством и разнообразием своих проявлений.
Хижины африканских племен в Камеруне (29), сохранившиеся до нашего времени, образуют крепко слаженный скелет из веток, который поверх обмазывался слоем глины. Такие сооружения похожи на юрты, но только выполнялись они не из шкур, а из дерева и глины. В них сказалась значительная строительная сноровка жителей Камеруна; они образуют приятную для глаза, ясную форму. Но за этими формами стоит очень неразвитый художественный образ. Такие дома отличаются крайней несложностью. В них совершенно не выражено, что они служат обиталищем человека. Дома Камеруна напоминают не то ульи, не то муравьиные кучи. Все здание не расчленяется на части, покрытие не отделяется от стен, конструкция — от заполнения, в них нет движения, все застыло, лишено выразительности. Стремление к обобщению формы сказалось здесь с предельной обнаженностью, но все же не человек подчиняет себе материал, но самый материал, косный и тяжелый, диктует форму сооружения.
Наперекор этому многие памятники архитектуры, и особенно прикладного искусства африканских негров, наделяются душой и телесными признаками живых существ. Правда, и в более позднее время в избах встречаются украшения кровли образом солнечного божества, так называемыми коньками. Но все-таки эта символика сохраняет лишь вторичное значение, она не мешает тому, что во всем здании ясно выявлена чисто архитектурная
Поэтическое выражение вроде слов псалмопевца: «Я сделаю твоих врагов скамьей под твоими ногами», — объясняет устройство деревянного кресла из Камеруна (22). Его подножием служит скорченная, как черепаха, фигура побежденного. Спинкой служит сидящий на корточках покровитель. Правда, камерунский резчик с его развитым чувством формы постарался усилить архитектурный момент в построении кресла, надев на сидящего огромную шляпу, которая служит как бы спинкой и своим узором хорошо вяжется с резьбой на краю круглого седалища. Но все же изобразительность настолько выпирает, так грубо выражена в могучей пластике тел, что нам нелегко догадаться, что это не скульптурное изображение, не идол, а предмет обихода, мебель.
Вся жизнь обитателя Африки или Австралии протекает среди заколдованных таинственной силой живых, порою страшных существ, превращенных в предметы. Он берет в руки кубок и трубку, но видит голову побежденного врага. Он плывет в лодке, между тем ее нос, рассекающий волны, подобен длинноносой птице (мотив, сохранившийся на Севере вплоть до викингов). Он ест из миски, но на него смотрит, раскрыв пасть, страшное животное. Сосуды имеют форму рыб или других животных; подставки сосудов — это женские фигуры, в страшном усилии поддерживающие их.
Тесная связь изобразительного искусства с культовыми обрядами ясно сказывается в многочисленных крайне разнообразных по форме масках (25, 26). Больше чем какие-либо другие произведения они теряют свой смысл, когда мы видим их выстроенными в ряд под стеклами музейных витрин. Маска — это скульптура, имеющая задачей повысить мимику живого человеческого лица, придать ей отпечаток священного ужаса, который испытывает шаман, совершая обряд. Маска — это средство перевоплощения, превращения шамана в зверя: недаром в маски вставлялись настоящие зубы крокодила, к ним прикреплялись клоки шерсти. Маска — это доведенная до высшей степени выразительность, которую первобытный человек стремился запечатлеть на своем теле средствами татуировки. Маски создавались не для того, чтобы быть укрепленными на месте, как скульптура; они были рассчитаны на восприятие в действии, в движении. Некоторые маски были снабжены створками и крыльями, которые хлопали во время танца.
Главное в африканских и австралийских масках — это выражение дикого исступления, в котором страшное граничит с потешным, возвышенное — с уродливым. Правда, и эти произведения имели для их создателей некоторое познавательное значение. В основе их лежит наблюдение за человеческим лицом, его мимикой. Первобытный человек метко схватывал эту мимику и умел придать своим наблюдениям характер остро врезающихся в память форм. Но все же это познавательное ядро ничтожно в сравнении с той жаждой преувеличения, которая порою делает человеческое лицо неузнаваемым. При сопоставлении нескольких масок особенно бросается в глаза, что их создатели даже и не стремились к установлению некоторого общечеловеческого типа, как это было впоследствии и на Востоке, и в Греции. В каждой маске подчеркнута какая-нибудь одна черта человеческого лица и это преувеличение доведено до крайнего предела. В одной маске все внимание обращено на раскрытую пасть с торчащими зубами (26). В других случаях рот невелик, но зато выпучены глаза (25). Порою все лицо покрыто морщинами, вытянут нос, торчат огромные усы, бороду образует пучок соломы.
Эти искажения человеческого лица производятся так решительно, что от масок остается только один шаг до того типа орнамента, который особенно распространен в Океании и у индейских народностей. Человеческое лицо — подобие маски страшилища — вплетается в сложный узор. В нем воспроизводится один из его важнейших элементов — то раскрытая пасть, то вытаращенные глаза; все это дается многократно повторенным, беспорядочно нагроможденным. Страшилища покрывают столбы, которые служат защитой дома, украшают скамейки, домашнюю утварь или передники индейцев. В этом орнаменте не только мотивы, но и самая форма, яркая раскраска, резкие черные линии-жгуты — все это режет глаз.