Всеволод Вишневский
Шрифт:
Драматург в «Первой Конной» видел не столько художественную хронику подвигов буденновцев, сколько драму о борьбе всего вооруженного народа за свое социальное освобождение. Вишневский хорошо помнил слова М. В. Фрунзе о том, что Конная как в фокусе собрала типичное для всей Красной Армии.
«только куски, эпизоды — как мы всегда схватываем жизнь, сцепляя эти куски сознанием, — объяснит позже принцип развертывания действия Вишневский. — Искусственное сочетание, подгонка действия к трем дверям (единство места), на один акт не годится в данном случае. В беге эпизодов должно, я так полагал, увидеть самое острое, характерное».
Вишневский стремится передать движение истории, беря узловые моменты революции и гражданской войны. Его драма тяготеет к формам
В начале пьесы Ведущий говорит о дореволюционной России — нищей, голодной, а затем один за другим выстраиваются эпизоды, воссоздающие жизнь армейской казармы с ее муштрой, издевательствами, попранием человеческого достоинства, сцены, раскрывающие нравственное уродство эксплуататорского строя.
Вот одна из ярких картин забав унтер-офицеров (эпизод «Письма принесли»).
Солдаты в ожидании томятся, мучаются, мнутся. Наконец взводный, держа в руках письмо, якобы готов проявить милосердие:
«Взводный. Тар-ас Охри-ме…
Солдат. Я-а, господин взводный!
Взводный. Дурак, рази я уего фамилею твою досказал? Кудды ты лезешь, хохол проклятый!
Солдат (испуганно). Виноват, господин взводный.
Взводный (снова растягивая). Та-рас Ох-ри-мен…
Пауза. Охрименко стоит — не шелохнется. Взводный любуется им.
— Стой, стой, хохол. Ишь, письма захотел. Поди, от бабы?.. Сладкая у тибе баба, а?
Взводный ржет. Солдаты подражают взводному и ухмыляются, некоторые же стоят хмуро.
Взводный. Сладкая? Га-га-га… Смешно… Смешно, ребята?
Гул. Так точно, господин взводный! Взводный (взводу). Ну, смейсь!
Странный, послушный смех.
(Слушает. Потом выпаливает конец фамилии Охрименко.) „Ко!“
Охрименко (бросается вперед и делает стойку, выпаливая). Я-а, господин взводный!
Взводный. Тибе, знаца, письмо! Эва! Тольки ты за письмо ета спляши.
Охрименко понуро и покорно начинает гопака. Солдаты понуро, тихо дают мотив.
Взводный. И — эх! Жги!
Охрименко бьет ногами еще сильнее. Взводный кружит перед носом солдата письмо, и тот, стуча каблуками, тянется.
— Ловчее!
Охрименко бьет еще сильнее.
Взводный. Так… ланно! (Кричит.) Стой!
Охрименко с ходу вытягивается в струнку.
Взводный. Возьми письмо. Ну-ка, что баба пишет? Читай!
Охрименко неумело разрывает конверт. Тишина. Глядит, Читает про себя.
Хихиканье взводного.
Охрименко (стоит молча. Потом тихо говорит). Отец у мене умер… Згинет хозяйство… Малы дити…
Молчание. Взводный, заложив ногу на ногу, качает носком сапога.
Ведущий. Веселый гопак в казарме царской! Ух, как лихо пляшут, какие коленца выводят веселые хваты кавалерии царской!»
В следующих сценах бессловесная солдатская масса начинает прозревать. Вишневский показывает, как в солдатах первой мировой войны просыпается классовое самосознание, рождается протест против произвола и деспотизма. Вот уже Иван Сысоев взводному, который его со света сживает, «по роже дал», хотя после и пришлось стоять на бруствере окопа в роли живой мишени для неприятеля. Вот другой солдат, не веря призывам и заверениям Временного правительства,
Старая армия расползается. По всей России — с Запада на Восток — эшелоны с окопным народом. «Домой, домой…» — одна мысль владеет всеми. В теплушке вагона — разговор, один из тех, которые ведутся на разбуженной от векового сна российской земле, — о белогвардейцах-корниловцах, Красной гвардии, о большевиках. Драматург строит диалоги удивительно точно — и с позиции верности исторической правде, и с психологической точки зрения. Всей логикой повествования, построением и последовательностью сцен он утверждает: никогда — в переломный момент истории тем паче — нет, не может быть нейтральных. Взяться крестьянину за плуг, встать рабочему у станка время еще не наступило. Эту возможность, право на свободный труд, еще надо завоевать, защитить. Казалось, Ивану Сысоеву возвращение домой сулило мирную счастливую жизнь:
«Сысоев. Ай, хорошо дома! Целы кости довез… Ой, Ванька, бирегеть тибе бог… Но до чево ж народ сдурел… До чего сдурел… И што деется? Свой свово лупит, име, фамилие не спрашиваеть… И чево волтузятся — воздыху им мало в Расеи, што ли? В спокой надо приходить… Вот как бы я. Посев скоро, пасха… Ну, хошь ба нитральтет держали б… Кому нада — дерись, а нежелающие сами по себе…»
Но не удалось Сысоеву «в спокой» прийти, «кончилась медовая жизнь вернувшихся фронтовиков, — говорит Ведущий, — и было ей счету на дни. Нет, в гражданской войне не станешь в сторонку! Всяк задает вопрос: ты с кем, за что, за кого?»
На защиту обновленной революционной бурей Родины встали красногвардейцы, матросы, крестьяне — бывшие солдаты. Вишневский показывает сложности формирования регулярных, боеспособных, дисциплинированных частей, цементирующим ядром которых были рабочие-большевики, комиссары. Но немало вреда приносили горлопанствующие анархисты, мародеры, примазавшиеся к Красной Армии. Характерна яркая фигура одного такого демагога, нарисованная драматургом в эпизоде «Кого на испуг берете?». Чисто одетый боец в алых галифе, с револьвером в руках «выдает» подстрекательские речи в толпе вооруженных красноармейцев (повод — арест двух нарушивших дисциплину бойцов).
«Воец в галифе. Мы боссыи и голлыи. Оны в коже ходют. Мы страдаим. Оны на бархате сплят. За чьто, товарищи? А с нас насмешки строят, ни в чьто не ставят…
Гул: „Правильно!“, „Правильно!“
Требуим: освободить невинных арестованных! Давай их сюда! Комиссара к ответу! Так, товарищи?
Гул: „Правильно!“»
Вначале толпа словно загипнотизирована речами анархиста. Да и то сказать, свой, товарищ — и вдруг арестован. Симпатии большинства на стороне смутьяна — подумаешь, не выполнил приказ…
Но вот появляется рабочий в простой гимнастерке — комиссар. Бесстрашный, убежденный в своей правоте. Громко, заглушая всех, говорит: «Не галдеть! Кого на испуг берете? Коммуниста-большевика на испуг берете?! По порядку! Говори один! В чем дело?»
Боец в галифе вновь закатывает свою хорошо отрепетированную истерику. Комиссар же, не пытаясь заигрывать с бойцами, говорит о необходимости железной революционной дисциплины: «Кто не выполняет приказа Советской власти, тот наш враг. Пособник атаманов… Невыполнение приказов поведет к развалу. Фронт рухнет. Офицеры вас передушат… Вы этого хотите?..»
Пауза, в толпе замешательство. Логика слов комиссара сильнее демагогии анархиста, и постепенно дурман его речи выветривается из голов красноармейцев, они вновь глубоко воспринимают, осознают правоту суровых и жестких слов комиссара: бьются они за Советы — крестьянские, рабочие; в бой их ведут большевики; кто нарушил приказ, тот изменяет общему делу и должен быть предан суду.
Завершается сцена лаконичным и точным комментарием Ведущего, который обращается к зрителям: «Так партия руками политических работников, не знавших колебаний и страха, выковывала регулярные полки, бригады, дивизии, корпуса, армии. Воля партии была выполнена, и армии — наши армии! — были созданы».