Вскормленные льдами
Шрифт:
– Погоди, – прищурился кэп, – это та полукровочка с Тикси?
– Ага. А ты помнишь?
– Ну, так стишок экспромтный про водовку разве забудешь.
– Гля! А чего я не в курсе? – делано возмутился Шпаковский. – Декламируй.
Старпом глянул на кэпа, получив подбодрение:
– Давай, давай. Я и сам дословно уж не помню. Тряхни стариной.
– Мэ-э-м, – потянул малость помощник, смущаясь с ухмылочкой, – примерно так…
Напилась бы ты водки, родная.И лежала б с похмелья – больная…Я– Ва-а-ах, дарагой! Да ты жжёшь, романтик! – заржал Шпаковский. – Пушкин с Есениным отдыхают!
За смехом слышали, что парень с казанского ОКБ, который корпел за дальним пультом у экрана беспилотника, подал голос, зашумел и даже рукой что-то изобразил, привлекая внимание. Думали – тоже на «поэзию» отреагировал, поддержав веселье. А он уже громче:
– Товарищ капитан! Андрей Анатольевич! У нас проблема!
Картинка была чёткая – высота полёта у «птички» всего с километр. Шли данные со сканеров. А вот курс – вместо восточно-оптимального, практически на норд.
– Мы его на ветер подняли, – объяснял инженер с «Сокола», – стали выводить на курсовой, а он чуть добрал к востоку и всё. Такое впечатление, что не принимает команд.
– И что с ним будет?
– Будет идти по прямой до выработки горючего. Километров двести, если высота прежняя останется. Часа три. Вот ведь невезучий – то мишка его покоцал, то вот теперь…
– А потом упадёт? Кирдык машине?
– По программе после выключения двигателя должен автоматически раскрыться парашют. Воткнётся радиомаяк. Так что найти и подобрать мы его вполне сможем.
Капитан переглянулся с помощником:
– Двести кэмэ. Это только вертолётом – гнать винтокрыла, сжигать ресурс и…
– Но там же уникальная аппаратура, – заболел за свою технику инженер, – один радар чего стоит!
– Я понимаю. Подумаем.
Думали. Совещались – сомнения были. Жаба душила – радар (как минимум) было жалко. Во-вторых, пусть тут места недоступные, но а вдруг техника из будущего попадёт в нежелательные руки?
Тем не мене ресурс вертолёта тоже был не безграничным. К этому примешивалось ещё нежелание подрывать «Миля» на глазах у эскадры.
Однако повод отправиться за потерей нашёлся… и буквально огорошил – когда гоняющих туда-сюда «за» и «против» кэпа со старпомом оператор заставил сфокусироваться на экране:
– Вот смотрите. Это в записи, он проходил ещё на тысяче, минут двадцать назад.
– А приблизить нельзя?
– Я на компе хотел обработать, но… – оператор перещёлкнул, ставя картинку онлайн, – у него как раз выработалось горючее. Опускается. Он уже на парашюте. Его ветром опять понесло к югу. Немного крутит, но вот… стоп-кадр удачный. Видите – длинное, немного возвышается над торосом. Хрень-оглобля какая-то.
– Не оглобля, – приблизив лицо к экрану, уверил Шпаковский, – это фрагмент борта или обшивки корабля. Снегом сильно прибито, запорошено, очертания не разобрать. Чёрт меня подери! Это буква «S» там проглядывается? Или…
– «Сомов»? –
– Не похоже. С какой это высоты?
– Метров восемьсот–пятьсот.
– Не похоже, – повторил капитан, – крупная уж больно. Вполне, что и не буква «S», а цифра «5». Но и не старина вековая. Когда это на борта парусников и пароходов наносили такие крупные надписи?
– Красненькое, или мне кажется? – заметил кто-то.
При вращении «парашютиста» удалось ещё пару раз под более низким углом что-то увидеть, но совсем уж нечётко.
Вскоре беспилотник встретился с поверхностью и камера автоматически (через секунд двадцать) отключилась.
– А ведь он недалеко упал, метров триста от этой штуковины. А? Так? – заводился Шпаковский.
– По маяку мы легко отыщем, – видя, что капитан всё ещё раздумывает, поддакивал инженер.
– И даже ночью, – переглядывался с тем Шпаковский, находя полное взаимопонимание, – до заката час с небольшим. Туманов практически нет.
– Это ты к чему? – Чертов переместился к штурманскому столу, шевеля губами, чуть склонив голову, что-то прикидывая.
– А к тому, что можно и ночью смотаться, чтобы вертолом не рисоваться. Льды такие, что далеко от эскадры, конечно, не отбежишь, но по темноте, если только с «Суворова» чего и увидят…
– Да я не против, – капитан всё ещё глазел на карту, – я просто взвешивал шансы отыскать на обратном пути… и артефакт, и нашу вещь. Не вариант. Маяк умрёт. Льдина удрейфует чёрт знает куда.
И, определившись, дал добро:
– Да! Работаем! Только надо Рожественскому объяснить. Пусть хоть сам за штурвалом на мостике стоит, но чтоб без посторонних глаз.
Как стемнело, расчехлили «Миля», подготовили к полёту. Новость уже пробежала по ледоколу, и градус любопытного возбуждения зашкаливал. Ужин в столовке умяли, слизав с тарелок, не заметив за фантазиями и версиями, в говорильне.
Примчал Волков – грудь вперёд-де: «И я полечу!»
Чертов кряхтел, завидовал – тоже хотел, но не везде ж капитан должен быть затычкой. Оставлять судно не с руки.
Шпаковский с Рожественским лялякал минут сорок. Вышел из радиорубки – отдуваясь, аж вспотел:
– Вот странный этот типэло Зиновий! То как собака злодейская… неадекватная…
– Что там опять? – интонацией взрослого к ребёнку спросил капитан.
– Да хотя бы с «Ермаком». Я на досуге в ночную вахту потрепался с нашими на эскадре. Оказывается, по его приказу (Рожественского), с матом и угрозами, «Ермака» на торосы и погнали, запоров.
– Не удивлён, – кивнул Чертов, – стрелять хоть не стали в бедного Фельмана? С Зиновия станется 10 .
10
В реальной истории у «Ермака», включённого во 2-ю Тихоокеанскую эскадру, на пятые сутки похода отказала кормовая машина. Взбешённый адмирал Рожественский приказал открыть ружейный огонь по шлюпке капитана ледокола, выехавшего с докладом. Обвинив того в неумении управлять судном.