Вскормленные льдами
Шрифт:
Через полчаса шифровку отстучали.
– Обед пропустил, – как бы себе заметил капитан, не в силах остановить бурчания в желудке. И кивнул радисту. – Потопаю в столовку. Придёт ответ, оттуда меня выдернешь. Хотя, зная как у них там медленно – успею и «первое» и «второе» умять и жирок завязать у себя в каюте.
Однако в радиорубку капитана вызвали буквально с «котлетой во рту».
– Ответ? Так быстро?
– Открытым, – коротко брякнул радист, протянув
– Это не от Рожественского… – бегло пробежался по размашистому почерку Чертов.
– «Ослябя», как я понял. Потом сигнал забили помехами.
– А что там? – Высунулся из-за плеча капитана начальник безопасности.
– Матросы бунтуют. С революционными народовольцами во главе.
– Так вот что за стрельбу мы с беспилотника видели, – ознакомившись с текстом, догадался Шпаковский. – Сто пудов, Рожественский «благородий» делегацией образумить отправлял, а те не подпускают – палить стали.
И сделав быстро вывод, тревожно взглянул:
– Капитан!!! Если Рожественский до вечера их не усмирит, я бы поостерёгся ночью подходить на «Ямале». Революционеры ж будут именно ночью штурма ждать. А тут мы, представляешь, из тумана с оскалом выплываем. Да они там, даже если не спьяну, так с испугу кэ-э-эк влупят!
– Интересно, на эскадре вообще есть крутые ребята, типа верных царизму казаков, для подавления подобных бунтов? – посомневался Андрей Анатольевич и полуобернулся к радисту: – А Рожественский так и молчит?
– И будет молчать, – опередил того безопасник. – Насколько я его раскусил, Зиновий такой человек, что предпочтёт ходить в мокрых подштанниках, нежели признаться, что обделался. Но нам-то… мы-то что делать теперь будем?
Не хватило ли авторитета командира Бэра и его офицеров?..
Концевое ли положение броненосца в строю?..
Недавнее неудачное маневрирование корабля?..
Или же удачно лёгшие на почву сухого закона по эскадре и неясных перспектив подстрекательства революционно настроенных элементов, подбивших на выступление явных бузотёров?
Тихий ропот на баке в матросских кубриках вылился наружу.
А дальше сработал эффект толпы.
Офицеров оттеснили, загнав в кают-компанию. Отыскали выпивку. Матросы вооружились, стрельнули из марсовых пушек, отбив охоту у кого-либо из флагманских офицеров явиться на корабль и разобраться со строптивцами.
Рожественский в бешенстве приказал бы открыть огонь по мятежному кораблю, но, к счастью, строгий кильватер полностью исключал такую возможность.
Пришёл запрос по «искровой» от потомков – Зиновий Петрович оставил его без ответа, надеясь, что они, как и обещали, с наступлением сумерек, наконец, подойдут на ледоколе. Эскадра двинется дальше согласно плану. Пьяная матросня уймётся, виновные будут арестованы.
А на атомоходе бы и не узнали ничего, если бы на «Ослябе» подвыпивший и окрылённый идеалист-революционер
Но всё было абсолютно бестолково – несмотря на революционные лозунги и «долой войну», требования верховодящих агитаторов, как и простое желание остальных матросов, упиралось в очевидное: «Застряли во льдах, вокруг ледяная пустыня, а обещанного спасения всё нет. Помёрзнем, братцы!»
На остальной эскадре мятежный корабль не поддержали и… это был тупик.
Вскоре наступит протрезвление, и многие из нижних чинов уже молились, чтобы появился обещанный ледокол, и всё разрешилось мирно.
А впереди была ночь, и революционный штаб (громко сказано) на броненосце в лице, кстати сказать, нетрезвых от отчаяния «товарищей», ожидал, «что же предпримет командующий?». И то, что адмирал Рожественский будет крут на расправу, никто не сомневался.
А солнце уже нехотя уползало в воду.
– Время! – известил штурман, колдуя с навигатором. – Двадцать минут.
– Время, – подтвердил Волков, стараясь быть бесстрастным – получалось плохо.
Ещё минуты предполётных проверок и взволнованных напутствий:
– Если неожиданно наткнётесь на интенсивный огонь, сразу уходите…
– Ветер умеренный, ровный…
– Оптимальная высота сброса…
– Постарайтесь с первого раза – эффект неожиданности…
– Навигационная карта архипелага со всеми островами у нас «вбита». По РЛС я его как лишнюю жирную кляксу-железяку однозначно угляжу. Тем более он наверняка сам прожекторами засветится. Даже в тумане, – Шабанов был совершенно флегматичен, словно каждый день вылетал кидаться бомбами-бочками по крейсерам.
– Всё! Время!
А солнце уже нехотя уползало в воду, оставляя за собой багровый горизонт. Вяло слоясь лоскутами, сыростью опускался туман.
Чертов, накинув куртку, поднялся на мостик. На ют не пошёл: «Там и без меня провожающих хватает. Только лишний драматизм нагонять. Надо показать спокойствие и веру в подчинённых».
Чиркнул. Затянулся: «Последняя на сегодня и… И хрен там! На нервах, один чёрт, ещё за одной потянешься. И всё же… Словно меня всякий раз подводят к этому решению. Чертовщина прямо какая-то. Дожали-таки меня ребята. Вот упыри кровожадные!»
И вдруг с удовлетворением понял, что одобряет и согласен. Что надо не отвечать, а действовать на опережение!
«А и правильно! И поделом козлам. Так и надо! Хотя бы за Престина. Видимо, судьба ему погореть малость. “Бервику” этому злосчастному».
И кивнул сам себе, утвердившись: «Ещё этот Рожественский. Так до сих пор не ответил. Даже на телеграмму якобы от Авелана. Может, не поверил? Будь ты неладен, Зиновий Петрович». С последней мыслью даже рука дёрнулась в сердцах метнуть окурок.