Вслед кувырком
Шрифт:
Джек пожимает плечами, которые уже припекает солнце. Какая девчонка в здравом уме не пожелала бы быть мальчишкой?
Течение принесло обратно к нему облако ила. Клубящаяся чернота напоминает, как выглядело небо в ураган. Он прицеливается в это облако, но оно слишком плотное, чтобы его рассеять, слишком темное, чтобы стать светлее.
– А что ты чувствуешь, когда выпускаешь? Щекотно?
– Да ну, Джилли, не знаю! – Он отряхивается, сбрасывая последние капли, потом поднимает плавки и осторожно садится снова. – Никогда не задумывался. А что? У тебя щекотно?
– Бывает. – Она снова оборачивается лицом вперед. –
Она снова гребет, он присоединяется.
На мелководье у крабов суматоха. Джек с интересом смотрит, как они разбегаются от бортов надвигающегося каноэ. Джилли подцепляет веслом большого краба, пытаясь выкинуть его из воды, но он отбегает боком, угрожающе подняв клешни, а бешено дергающиеся ноги поднимают дымовую завесу ила. Джилли смеется:
– Смотри, как этот Джимми задал деру!
Местное прозвище самцов-крабов – нескончаемый источник восторга в семействе Дунов. Самки называются Зуук, и стало традицией во время походов за крабами доставать дядю Джимми вопросами о его мифической жене, тете Зуук. Сложился целый репертуар вроде комиксов на ходу, выдержки из которых Джек невольно повторяет сейчас.
– Шкура у нее толстая, у моей Зуук. Ничем ее панцирь не пробьешь. А характер какой? Как посмотрит, так и цапнет!
– А чего ты на ней женился?
– Вцепилась в меня клешнями, не вырваться.
– А как вы медовый месяц провели?
– Как-то раком.
И этот человек – тот, кто пытается его убить? Невозможно. Никогда в жизни, ни разу Джек не ощущал в дяде никакой угрозы. Он всегда был другом, союзником. Он им давал игры, музыку, книжки комиксов. Хотя дяде Джимми двадцать шесть; Джек никогда не думал о нем как о взрослом. Он такой же пацан, только побольше, постарше, покруче. Все свое время он придумывает игры, ничего себе — работа!
Некоторые люди – например, Билл и Пегги – в отношениях дяди Джимми со своей семнадцатилетней племянницей увидели бы предательство доверия и осудили бы его за это как человека злого и плохого: распространитель наркотиков, развратник, преступник. Но не Джек. Мораль в его размышления на эту тему не входит, а если входит, то это другая мораль, не та, которой учат в школе или в церкви. Для него то, что происходит между Эллен и дядей Джимми – это не «взрослый мужчина воспользовался неопытностью девушки», а «двое детей показали длинный нос всему взрослому миру». Таковое их поведение покрывается тем же кодексом молчания, отрицания и уверток, что объединяет детей во всем мире. Джек этому кодексу не изменит. Он не будет судить, не будет ябедничать.
А если бы и наябедничал, какой смысл? Он начинает ценить стратегию и тактику этой игры, реальной версии «Мьютов и нормалов», в разгаре которой неожиданно для себя оказался. Если дядя Джимми действительно его противник – или один из них, – и обладает той же силой, что и Джек, то он, как и Джек, может отменить любое действие, предпринятое против него. Пусть Джек наябедничал бы Биллу или Пегги протравку или про секс, пусть бы он даже анонимно позвонил в полицию – ничто из этого не имело бы продолжительного эффекта. Дядю Джимми это бы из игры не вывело. Напротив, дядя Джимми использовал бы свою силу и переделал бы мир таким образом, что ход Джека оказался бы нейтрализован,
Нет, понимает Джек, такого рода вмешательство бесполезно. Даже смерть не обязательно необратима, как показывает его собственный опыт. Смысл не в том, чтобы прекратить существование своего противника, а в том, чтобы сделать мир таким, где он никогда не существовал: подвести сеть своего аннигилирующего разума за спину ничего не подозревающему крабу сознания своего противника и выдернуть его из воды целиком. Прощай, Джимми.
Но если он ошибается? Что, если вопреки всему дядя Джимми не обладает такой же силой и не играет против него? Что, если он ни в чем не виноват, и (так сказать) полный нормал? Должен быть какой-то способ это выяснить. Узнать наверняка. Что бы сделал Холмс?
Может, вывалить все про Эллен – не такая уж плохая идея? Если дядя Джимми действительно его противник, его ход будет вынужден. Чтобы спасти себя, ему придется переделать реальность. Таким образом, если получится, чтобы исключить из нее Джека… но ведь кто-то все время пытается это сделать, так что Джек не будет идти на лишний риск, он просто должен будет понадеяться, что его сила его защитит. А если дядя Джимми не станет действовать, останется под арестом, или в тюрьме или еще что, то у Джека появится доказательство, что дядя Джимми – не его оппонент. Что тоже полезно знать, в этом случае у него освобождаются руки для поиска настоящей угрозы. И дядя Джимми тоже не пострадает, по крайней мере долго не будет страдать, потому что Джек все поменяет обратно, в ту реальность, где он дядю Джимми не предавал. У него – особенно после недавнего эпизода – появляется уверенность, что он уже все-таки обретает контроль над своей силой. Скоро он вообще сможет делать все, что хочет. И, поскольку сможет переделать и все обратно, то исправлять все, что сделано неправильно, и не чувствовать вины по этому поводу будет то же самое, как разыгрывать варианты на шахматной доске, а потом ставить фигуры на исходные места для выбора лучшего продолжения.
Каноэ задевает грунт. Джек и Джилли складывают весла и выпрыгивают по разные стороны лодки. Илистое дно засасывает ноги в кроссовках до лодыжек. Без единого слова они вытаскивают каноэ через царапучий рогоз и болотные травы чуть выше их роста, выволакивают на пологую полоску песка, исчерканную следами птиц и енотов. За этой полоской пляжа стоит коричнево-зеленая стена леса, усеянная пятнами цветов, птиц, бабочек. Они заплыли глубоко в Фенвикский заповедник, на место, которое случайно нашли несколько недель назад (в этой ветви реальности), когда составляли карту устья ручья Мельника. И легко поверить (они верят), что здесь сотни лет – а может, и вообще никогда – не ступала нога человека.
Джилли, не теряя времени, выпускает каноэ и сбрасывает шорты, чуть не теряя равновесие, когда сдирает их через грязные кроссовки. Джек не может удержаться от смеха, она смотрит на него сердито, сжимая колени под ярко-зелеными трусиками-бикини, потом поворачивается и направляется в лес. Но тут же, сделав всего три не слишком изящных шага, присаживается, сверкая косточками позвонков на худой спине, сдвигает трусики, обнажив белое полулуние одной ягодицы, и начинает – со стоном чисто животного наслаждения – отливать.