Вспоминая Михаила Зощенко
Шрифт:
Та же тема просматривается и в неоконченном рассказе "Какие у вас игрушки". Автор призывает женщину беречь свою "игрушку" - пажа, потому что он "великолепно восхищается вами, каждую минуту кричит, что прекрасны вы...".
С рассказами "любовного цикла" перекликаются и письма Михаила Михайловича ко мне, которые он писал летом 1917 года.
Каждое из них имеет даже название, так что скорее это не письма как таковые, а тоже литературные произведения: "Гимн придуманной любви", "Дайте мне новое", "Пришла тоска - моя владычица, моя седая госпожа...".
Эти письма имеют не только названия -
Вот кусочки из этих писем. Я привожу их с одной лишь целью: дать представление об их слоге. Мне кажется, что никакой, даже самый тонкий и знающий, исследователь никогда бы не догадался, что это принадлежит Зощенко.
"Я сентиментально привез с собой цветы. Пестрые и крикливые цветы целая охапка. Цветы полей, и запах их, девственный и нежный, так не похож на развратный запах духов.
Я приехал ночью. И оттого, что ночь была блеклая и мысли далекие и неожиданные, и оттого, что я знал, что опять начнется целая и звучная симфония телефонов, встреч, ненужных и волнующих, - я не спал. И не было больше соблазна. Я уже верил в любовь и искренне думал, что любимая женщина - святыня, "и лучшая, и особенная"".
Или вот эти строки:
"А Вы хотите "нездешней" любви? Хотите, чтобы для Вас рыцарь любезно сошел бы с гравюр времен средних веков? Конечно, хотите.
Когда Вам будут говорить просто и ясно, без позы рыцаря и рисовки, о своих желаниях - Вы будете морщиться... А Вы не боитесь остаться "зрительницей" в жизни?"
А это - как стихотворение в прозе:
"Вместе с осенью пришло что-то новое... Какая-то тревога, может быть, печаль. А часто апатия, почти умирание... И капли дождя, что бьют по стеклу, - беспокоят...
Что они напоминают?
Да, слезы и Вашу печаль...
Помните, как Вы ждали осени? И вот пришла осень. Вот она, такая скучная и дождливая. Печальная. Пришла и покорила Вас, как покоряли уже и белые ночи, намеки ночей, и летнее небо, и даже белые цветы яблони. Весной у Вас были весенние, такие радостные глаза и наивные губы. Весной Вы ждали любви.
А когда пришло лето, городское и душное, Вы как-то изменились. В Вас ничего не осталось: весеннего. Летом Вы хотели любви, ибо всегда Вас все подчиняло. Весной Вы были весенняя, летними ночами знойная и чувственная, вечером часто такая же грустная, как задумчивые сумерки. И обаятельное утро рождало в Вас новое. Вас все подчиняло.
И вот пришла осень... Посмотрите - она во всем сейчас. Даже в сумеречных Ваших мыслях. Даже в Ваших глазах. И эти капли дождя, вот что бьют по стеклу, похожи на Ваши слезы. На Вашу большую, осеннюю печаль. Они беспокоят.
Тогда кажется, что нет больше личной жизни, что она ушла, что все умирает..."
Но не только культ чувственной любви владел умами молодежи в то предреволюционное десятилетие XX века. Были и философские сказки Уайльда, были поэмы Пшибышевского, было неодолимое, страстное стремление найти ответы на "вечные вопросы" - что такое Жизнь, Счастье в жизни?
Эти вопросы волновали и молодого Михаила Зощенко.
Он пишет
Вопрос о счастье юноша-автор задает и в сказке "Тайна счастливого". Она написана в ритме напева, в ее языковом строе - элементы символизма и мистики (влияние Пшибышевского). Он приходит к выводу, что "счастье узнается тогда, когда оно прошло".
Кстати, молодой Зощенко повторил эти слова из сказки в незаконченном рассказе "И только ветер шепнул...":
"И только ветер шепнул - куда идешь, прохожий, принц или паяц?
Блестящ и ярок солнечный день, но нелюдим и неровен мой путь. Неровен мой путь, и усыпан он камнями острыми. Это они остро впиваются в ноги.
И вдруг из лесу, что возле дороги, вышла женщина, прекрасная собой, но простоволосая, с глазами темными и как бы безумными. Прекрасна была женщина и плавны были ее все движения. Плавны были ее все движения и поступь, горделивая и спокойная. Озираясь, она вышла из лесу и увидела меня безумными своими глазами, остановилась и была как бы в нерешительности. Но потом подошла и голосом тихим и задумчивым сказала, и в речи ее было как бы продолжение чего-то давно начатого:
– Я встретила тебя, прости, что я тебя встретила. Много дорог я пересекла, многих и встретила, и многих спросила. Огромная печаль в глазах твоих, отчего это, встречный? Позволь же и тебя спросить то, что давно беспокоит меня и что никто не может объяснить мне: что такое жизнь? Где же сущность ее и где счастье? Прости, что я так спрашиваю тебя.
И поклонилась низко.
И печальные глаза мои стали еще более печальны:
– Не могу тебе ответить на это, женщина, ибо не дошел я еще до конца дороги своей, а когда дойду, то будет поздно уже. А впрочем, о счастье скажу тебе.
Много в жизни печального, еще больше грустного, еще больше придуманного. А одно из придуманного - счастье. Счастье твое не такое, как мое счастье, а счастье матери твоей, верь, не такое же, как и твое. И разве можно определить это придуманное? Впрочем, у каждой истины есть своя маленькая тайна, и тайна счастья: оно узнается только тогда, когда прошло..."
В сказке "Остров Прекрасного", также незаконченной, автор говорит о том, что люди "привыкли видеть конец во всем". А жизнь бесконечна. Люди этого не понимают. И в этом их несчастье.
Нужно сказать и еще об одном влиянии на Зощенко: зима 1918 года прошла "под знаком Ницше" (и позднее, в марте 1920 года, писал он мне: "...посылаю тебе две любимейшие мои книги - конечно, Блок и, конечно, Ницше").
Влияние Ницше ощущается и в письме ко мне из Архангельска зимой 1918 года ("Глаза мои устали, утомились, и не видел я истину, которую Вы мне дали"), и в "Философских раздумьях", или, как он еще их назвал, в "памфлете-поэме" "Боги позволяют". Тут и стиль, и мысли - все от Ницше.