Вспышка магния
Шрифт:
– Ничего. Отремонтируем. Районная инженерная контора приведет в порядок на общественных началах. Потом организуем концерты, литературные вечера. И кинооборудование есть! Представьте, наконец-то район будет иметь собственный Дом культуры… А во дворе – даже летний театр! Вообразите, под аркадами публика,
– Простите, но это возмутительно! Повторяю: это мой дом!
Невозможный старик. И чего он так злится? Кричит уже.
– Этот дом мой! Поймите же наконец!
Кровь начинает закипать уже и во мне:
– Да хоть сто раз услышу, лучше не пойму. Очень рад. Я бы и так разыскал вас, чтобы все обсудить.
– Что обсуждать? Никаких обсуждений! Дом принадлежит мне!
До меня смысл его фразы дошел только сейчас, но мне все еще не верится.
– Значит, вы… То есть вы не рады?! То есть вы не хотите…
– Не хочу! Этот дом принадлежит мне. И если надо, я дойду… я дойду до…
– До кого?!
Он замолкает. Будто его вдруг ударили по голове. Взгляд блуждает.
– До кого?! – злорадно переспрашиваю я. Этот человек только сейчас осознает, что обращаться ему больше не к кому. И тотчас мне становится его жалко. – Мы ведь только добра хотим. Дом ваш восстановим, отремонтируем, за наем будем платить и беречь будем. Он станет культурным центром района. Спросите у людей, у людей на улице…
Он даже не подает руки, поворачивается ко мне спиной.
– Это, знаете ли, это… – И, хлопая дверью, выходит.
Что делать? Надо будет потом в национальном комитете… Быстро успокаиваюсь, продолжаю заниматься своими делами. Не проходит и часа, как, вытирая платком руки, появляется Густи.
– Я был там, в пятьдесят седьмом.
Подтруниваю над ним:
– Ага! И тебя взяло за живое?
Но Густи все так же серьезен.
– Меня только что… вызвали к больному, то есть… – Он встряхивает головой. – К покойнику.
– Ого!
– Да к тому старику, что у тебя был. Ну, что будто аршин проглотил.
– Что с ним?
– Кровоизлияние в мозг. Едва добрался, уже отдал концы. Жена говорит: пришел домой, но даже не сказал ничего, только побагровел, зашатался… Она его уложила, попыталась помочь компрессами… Головокружения бывали у него и раньше.
Встаю, подхожу к своим осколочным окошкам. Внизу, в Хорватском саду, роют ямы. Одинаковые четырехугольные ямы. Административные служащие передают из рук в руки тетрадь в твердой обложке. Там же полицейские, солдаты-санитары. Через одинарное стекло слышно каждое слово – диктуется акт захоронения из нотариальной книги: «Немецкий солдат без знаков различия. Неизвестный. Возраст – около двадцати… Аттила Реже, служащий частной фирмы, пятьдесят шесть лет. Адрес: улица Паулер… Мартон Киш, младший сержант артиллерии ПВО… Село Сатьмаз…»
В районе не захоронено еще более двух тысяч погибших.
– Пришел бы сразу ко мне, – ворчит Густи, – у меня же тонометр есть!
Входит и Жужа. Она уже слышала новость, и ей очень жалко старика.
– У него была частная коллекция… Каким бы хорошим был завхозом!
Нам некогда, прибыл курьер из типографии. Готов малый ротатор, сейчас запускают. Торжество. Густи остается.
– Вот погодите, послушаете однажды, как я Герш-вина сыграю!
– Скорее! Скорей в типографию!
То была эпоха стремительно отполыхавшей молодости…