Встать, суд идет! (сборник)
Шрифт:
Кирилл Петрович снова замолчал. Вертел чашку, чай выплескивался на блюдце, Кирилл Петрович не замечал.
– Он спустил на мальчишек собак. Ну, вот скажи мне! – грохнул Кирилл Петрович чашкой так, что весь напиток выплеснулся на стол. – Сколько три пацана могут яблок своровать? Ну, пять килограмм, пусть центнер! Я бы ему сто центнеров привез. Там яблок было – как грязи!
Таня знала, что жена главврача аккомпаниатор в филармонии, старший сын Василий – в каком-то компьютерном бизнесе, а младший пошел по стопам отца, учится в медицинском.
«Вас за двадцать лет не отпустило, – думала она, – а хотите, чтобы у меня через два года ненависть рассосалась.
– Пес порвал ему предплечье. В клочья. Мы всем отделением двенадцать часов штопали. Три через три часа сменялись, Виктор Александрович во главе бригады или я, ребята ассистируют. Никакой микрохирургии, как ты понимаешь, но сработали мы классно. В Москве лучше бы не сделали.
«Но про музыку пришлось забыть», – подумала Таня, и в подтверждение ее мысли Кирилл Петрович сказал:
– Но про рояль Ваське и Кате надо было забыть. Они пытались, конечно, реабилитация прошла отлично, функции кисти полностью восстановлены… для бытовых нужд, но не для настоящих занятий музыкой. Мильтона этого я хотел убить. Страстно хотел! Утром просыпался с желанием убить и вечером ложился с желанием убить. Коллеги и жена Катька дули в уши: не связывайся, пожалуйста, не донкихотствуй! У местных бонз все схвачено: в суд подавать бесполезно, набьешь ему морду – тебя же засудят, карьера коту под хвост, семья туда же. Вот такая история. Но сказочке еще не конец. Прошло полгода, дежурю я по больнице, и привозят среди ночи по «скорой» нашего доблестного защитника правопорядка – эту суку. Прободная язва, сильнейшее кровотечение. Тут бы мне его и прикончить – легко, без усилий, никакая экспертиза не подкопалась бы. И я руки не замарал бы – просто фактор времени, просто больной погиб на операционном столе. С подобным диагнозом при позднем обращении случается в пятидесяти процентах случаев.
– Но вы его прооперировали?
– Правильно мыслишь, девочка. Как бы я жил с таким грехом? Хотя, когда он выписывался, пришел благодарить, я ему высказал все, что накипело, в выражениях далеко не дипломатических. Он за десять метров меня обходил потом. Я тут насвинячил? – уставился главврач на лужицы чая на столе. – Нервы ни к черту.
– Кирилл Петрович, я вам очень благодарна за то, что сочли необходимым рассказать мне эту историю. Я искренне тронута. Но в операции Журавлевой нет никакой экстренности. У вас не было выбора, а у меня есть. И я его сделала. Петр Сомов может прекрасно провести операцию, Вероника проассистирует.
– Считайте, что я этого не слышал! И не вздумайте писать отказ от операции, не пройдет. – Главврач поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Он смотрел на Таню с хмурой досадой: я с тобой разоткровенничался, а ты плевала на мои откровения.
– Кирилл Петрович…
– Доктор Назарова, можете идти, готовьте больную к операции.
Таня шла в свое отделение и думала о том, что не имеет морального права оперировать человека, которого ненавидит всей душой. А случись неудача или осложнения? Выяснить, что у Тани личные счеты с Журавлевой, проще простого. И законница Журавлева затаскает ее по судам. Но эти опасения – на десятом месте. На первом – абсолютная Танина непереносимость этого человека. Не видеть Журавлеву, не слышать, не лечить, вычеркнуть из памяти, забыть навсегда. Если есть Бог и он наказал Журавлеву, то почему заодно и Таню? За какие грехи?
В коридоре Таню остановила пациентка Оля:
– Татьяна Владимировна, вы обещали, что мне снимут дренажи,
Татьяна вдруг стала орать:
– Я вам ничего не обещала! Хватит устраивать истерики! У вас серьезнейшее заболевание, а вы из-за какой-то блажи не даете себя лечить. Я не делала бы вам операцию, знай, какие фортели начнете выкидывать. Я вас выпишу за нарушение режима! Выдирайте дома дренажи, хоть это вам не спицы из пальца клещами вытащить. Если вы лучше меня знаете, как вести послеоперационный период, – скатертью дорога!
Из перевязочной выскочили Сомов, ординаторша Люся и Вероника. Прибежали дежурная медсестра и Ирина. Распахнулись двери палат, и ходячие больные высыпали в коридор.
Татьяна заткнулась, только когда увидела одобрительное выражение на лице Журавлевой: правильно, надо в ежовых рукавицах всех держать!
Развернувшись, Таня быстро ушла в свой кабинет. За десять лет работы она кричала на врачей и сестер, за закрытой дверью ординаторской, считанное число раз. И поводы были более чем серьезные. Татьяна умела разговаривать с больными жестко, но никогда не повышала на них голос. Могла сказать: «Если вы не будете продолжать лечение, то умрете через два года». Но никогда не верещала на невротичную пациентку на глазах всего отделения. Спасибо Журавлевой! Ее присутствие уже дает о себе знать.
Минут через десять в дверь поскреблась Ира, вошла, не дожидаясь приглашения, села на стул.
– Там, – кивнула она на стенку, – все шепотом разговаривают, передрейфили.
– Что с Олей? Плачет?
– Нет, в ступоре. Я ей феназепаму дала.
– Ира, сколько раз повторять? Только врачи делают назначения!
– Да ладно! – отмахнулась Ира. – Слушай, эта Журавлева ведь судья? Та самая, что тебя с Вадимом разводила и квартиру ему присудила?
На «ты» Ирина и Таня переходили только без посторонних.
– Тебе, Ирка, в сыске работать.
– Мне и тут неплохо. К главному ходила от операции отказываться?
– Все-то ты знаешь. Лена донесла?
Ира пропустила вопрос мимо ушей и принялась горячо убеждать:
– Правильно, Таня, не соглашайся! Если что наперекосяк, тьфу, тьфу, тьфу, – Ира суеверно постучала по столу, – эта Журавлиха затаскает по судам, мало не покажется.
«Мыслим одинаково», – отметила Таня.
– Возьми больничный, – советовала Ира. – По уходу за ребенком, например. Педиаторша в районной поликлинике вашей – мировая баба! Она поймет. Хочешь, сама с ней поговорю?
– Спасибо, не надо! Пригласи ко мне, пожалуйста, Веру Панову – ту, что с Олей в одной палате.
Ира была разочарована быстрым окончанием разговора, но подчинилась беспрекословно. Таня отбросила мысли о Журавлевой, о главвраче, о своем начальственном приступе в коридоре. Надо было решать с Верой.
«Какая славная эта Вера», – думала Таня. Волосы собраны в задорные хвостики над ушами. Пестрые веселенькие бриджи, белые носки и смешные пухлые розовые тапочки в виде поросят. Одежда и прическа Веры – вызов диагнозу. Так наряжаться в скорбной больнице может только человек, не смирившийся с судьбой. Это прекрасно для самого человека и отлично действует на других пациентов. Вот только сверху на Вере майка с фривольной надписью на английском, а под майкой левая выдающаяся молочная железа с силиконовым протезом, а правая железа отсутствует – провал. Вере не делали пластику, туманно пообещали, что в будущем она сможет поставить такой же протез, как в левой груди. Будущее было не очень вероятным и очень-очень отдаленным.