Встреча на деревенской улице
Шрифт:
— Так и решилась. С долгом рассчиталась, так что свободная стала.
— С каким долгом?
— Сначала перед мамой, когда против воли ее не пошла, а теперь перед детьми. Теперь я вся чистая. Никому не должна.
Татьяна что-то еще хотела спросить, но Екатерина подняла на коромысло ведра и, тихо покачивая станом, пошла к дому.
— Это что же, она не вернется к Степану? — спросила бабка Дуня. И не дождалась ответа.
Татьяна задумчиво глядела вслед Екатерине, и что-то смутное тревожило ей сердце, напоминая
1978
В ОЖИДАНИИ АВТОБУСА
Беженка
Подошла к моему дому, повязанная платком, в старом плюшевом жакете, немолодая, но еще крепкая. Спросила, когда будет следующий автобус. «А то этот-то убежал раньше времени».
— Часа через три.
— Вот видишь ты...
— А тебе куда?
— На Гдов.
— А сама откуда будешь?
— А и не знаю теперь откудова. Беженкой стала. Этот месяц у старшей дочки жила, в Кузёлеве. — Она неожиданно сморщилась и заплакала. — Вот по углам и скитаюсь — то у одной, то у другой. Продала дом-то. А теперь ругают.
— Зачем же продавала?
— Так ведь дочке надо было помочь. Младшей. Заболела. В санаторию велели после операции. Вот и продала.
На ней тяжелые кирзовые сапоги. Стоит не двигаясь. Уберет пальцем слезу у глаза, оботрет о жакетку и со вздохом говорит дальше:
— Вот у дочек и живу теперь. То у одной, то у другой. Трое их у меня. Таня-то, ради которой продала, говорит:
«Будешь жить со мной, мама. Продай дом, а то я очень больная. Мне надо денег на поправку».
Я и продала. Каждой бы коснулось, так сделала. Да ведь не каждая, слава богу, болела. Ну, приехала к Тане жить. Она съездила куда следует, поправилась. Все хорошо. Живем вместе. А потом замуж вышла. И говорит мне: «Мама, поживи у Нади, а то нам тесно троим в одной комнате».
А я и сама вижу, что тесно, да и неловко им. Уехала к средней дочке. А та сразу мне:
«Вот, продала дом, а теперь и станешь, как беженка, мотаться по чужим углам».
«Так ведь, говорю, надо было помочь Тане».
«За то она тебя хорошо и отблагодарила. Выставила».
«Зачем выставила? Временно, сказала».
«Как бы не временно... Ни к кому — ко мне приехала».
«Ну что ж, если так встречаешь, тогда поеду к Вере».
Вера-то здесь живет. А Надежда в Сланцах.
«Чего сразу сорвешься, — это Надя-то мне, — поживи какой месяц, а уж потом поедешь».
Ну, стала у нее жить. Да только вижу, что лишняя я у них. Зять слова за все время не сказал, только фыркает. Мальчик у них, Васенька, так он тоже на меня не глядит. С отца пример берет. Да и Надя все недовольная.
«Хоть бы сотню сунула, так все ей».
«Да не все, и на себя расходовала. Велики деньги — пятьсот рублей».
Не слушает. Талдычит свое. Уехала я к Вере. А и там не слаще: «Вот так вот, маменька, твоя любимица Танечка-то, хорошо поступила. Денежки все выбрала, а теперь и за порог. Иди к Вере, Вера добрая, Вера пустит. Пущу, пущу, маменька. Да ведь обидно. Продала дом и хоть бы копеечку сунула. На, мол, доченька, у тебя трое ребят-то. Нет, не подумала о нас, не подумала».
Сижу, плачу. Что сказать?..
Экспериментик
Я сижу на лавке в ожидании автобуса. Мне надо на Гдов. Тут же сидят и Петровы, муж с женой.
— Ты там ничего не говори им от меня. Приехала, и ладно. А меня будто и нет, — говорит Николай Степанович. Ему лет пятьдесят, это на вид, вообще-то он старше, но еще совсем без седины в густых темных волосах. Александра Тимофеевна напротив — старовата, она уже на пенсии, толстая, но еще энергичная.
— Не серчай ты на них.
— Да ведь я же не нарочно. Это против воли. Потом, может, и отойдет. А пока не могу.
Подошел автобус «Сланцы — Псков». Николай Степанович легко подхватил мешок с огурцами, сунул в автобус, туда же отправил и корзину, помог взобраться жене, и автобус помчал дальше. А Николай Степанович сел со мной рядом.
— Во дела, — заговорил он. — От своей собственной дочери хоть отказывайся.
— Что так?
— Да длинная история. А если сказать одним словом, то просто глупость произошла. Степана Зосина знаешь?
— Ну.
— Так вот из-за него, черта дурного, и сам стал дураком. — Он помолчал, погасил ногой окурок и продолжал: — Дочка у меня, еще до того как ты стал здесь жить, уехала во Псков. Там и замуж вышла. Ну, одна у нас дочка-то. Значит, все и вниманье к ней. Вот жена огурцы повезла им, чтоб ели да солили. Да еще яиц полную корзинку. Так и раньше делали. И картошку везли. Яблоки. А то кабана забьем, так мясо да сало. А то овцу прирежем, опять же везем. Ну, летом, само собой, на отпуск они всей семьей приезжали. Внук у нас рос... Так и шло все ладно. А тут черт меня дернул разболтаться со Степкой Зосиным о ребятах. Так он мне и говорит:
«Зря ты, говорит, стараешься. Хорош, пока даешь. Как перестал, так и плох стал».
«Ну, это ты, говорю, зря. Мои ребята уважительные. Как приезжаю, зять завсегда рад, и угостит как следует, и прочее».
«Так это что, это не дорого стоит. А вот если что посерьезнее, тут тебе и гриб на сторону».
«Это как так на сторону?»
«А так. Еще раз говорю: хорош, пока даешь. Как перестал, так и плох стал».
«Это к моим ребятам не относится», — говорю.
«А ты проверь».