Встреча с неведомым
Шрифт:
Уложив отца на топчан и засветив жирник, Абакумов вышел позаботиться об оленях.
Я быстро разделся и стал раздевать отца. Изба еще хранила тепло, аппетитно пахло щами и мясом. Пока я отряхивал от снега нашу одежду, отец быстро огляделся.
— Как ты его нашел? — спросил он и вдруг, притянув меня к себе, крепко поцеловал.
Я поспешно начал рассказывать. Сначала про встречу с Абакумовым, а потом, как я его нашел, и уже в конце, как шел на лыжах по реке и какое было полярное сияние.
— Я видел… — сказал отец и раздумчиво прибавил — Значит,
— Да, папа, ты его не очень ругай. Он же столько лет был вроде в ссылке… И вообще, что у него было в жизни?
— Ты с ним успел подружиться? — удивился отец. Я промолчал.
Наконец вошел занесенный снегом Абакумов. Взглянув на бледного от невыносимой боли отца, он молча разделся, развесил свою и нашу одежду над печью, молча придвинул стол к топчану и полез в печь. Он ловко, как заправская хозяйка, орудовал ухватом и кочергой, затем разлил по мискам давешний борщ из оленины и налил себе и отцу по полстакана водки.
— С мороза… — сказал он просто.
— Балуешься этим? — поинтересовался отец.
— Нет. Не уважаю. Разве что на пасху да на рождество. Или вот так — непогодь застанет, от простуды.
— Живешь один?
— Один.
— С тех пор?
— С той поры.
— А откуда у тебя капуста, картофель? — Отец с интересом разглядывал щи.
— Огород же…
— Огород у тебя? Вызревает? Каким образом?..
— Место здесь такое… — неохотно отвечал Алексей Харитонович.
Он, похоже, и рад был отцу и готовился к ответу за содеянное. Лицо его было смущенное и грустное.
— Неужели вызревает? — удивленно переспросил отец.
— Озерцо рядом горячее. Зимой можно купаться. От него и тепло идет. Еще везде снег, а я уже сею. И в сентябре тож — по этим местам зима легла, а у меня еще в земле картошка, свекла, морковь… Что у вас с ногой, Дмитрий Николаевич? После обеда дайте погляжу.
— А ты разве понимаешь что в переломах?
— Не дохтур, конечно. Но при моей жизни… и за дохтура приходилось. Выправлять умею, А после бы вам,
Дмитрий Николаевич, в озерце моем искупаться. Вода в нем целебная. Все болезни снимает. Я, если помните, ревматизмом маялся, а здесь начисто прошло… Я вам еще чайку налью.
— Шанежки вкусные! — заметил отец.
— Мы и заместо повара сойдем, — усмехнулся Абакумов.
После ужина он освободил стол, накрыл его чистой простыней, заправил и повесил над ним керосиновую лампу и предложил отцу лечь. Отец невольно заколебался.
— Не сомневайтесь, Дмитрий Николаевич, — успокоил его этот странный человек.
Подумав, отец решился: врача все равно не было. Мы осторожно раздели отца (он несколько раз крикнул от боли), и Абакумов тщательно его осмотрел.
— Не перелом, Дмитрий Николаевич, — сказал он уверенно, — вывих.
Впоследствии, когда отец показался врачу и рассказал, кто ему вправлял вывих, врач удивлялся. У отца был вывих тазобедренного сустава — случай довольно редкий. Обычно он бывает лишь у физически сильных людей и связан с тяжелой травмой: катастрофой на транспорте или падением с высоты,
Абакумов положил отца на край стола животом вниз, так что вывихнутая нога свободно свисала… Тут отец начал так ругаться от боли, что Абакумов спросил его: может, не надо вправлять? Но отец попросил его делать свое дело.
Алексей Харитонович решительно согнул ногу и стал понемногу отодвигать от стола… Отец орал во все горло. Я не выдержал и отвернулся. Папа еще раз крикнул нечеловеческим голосом и потерял сознание, но бедро было уже вправлено. Абакумов тщательно забинтовал ногу, мы с ним перенесли отца на постель и укутали одеялом и сверху еще оленьей шкурой.
А потом Абакумов влил в рот отцу немного водки, и он пришел в себя.
— Не двигайтесь теперь, Дмитрий Николаевич, и постарайтесь уснуть, — весело посоветовал Абакумов. Он был доволен собой. — Мы с Колей тоже ляжем спать.
Он постелил мне на печке. Я моментально залез туда и разделся. Потом Алексей Харитонович бросил прямо на пол медвежью шкуру, подушку, тулуп и, погасив лампу, улегся.
Оба они тотчас уснули, а я лежал еще некоторое время, прислушиваясь к неистовому завыванию пурги. В дверь, несмотря на сени, надувало снег. Абакумову было холодно на полу, но он ничего не чувствовал, наверное, так как через минуту-другую поднял богатырский храп. Отец никогда не храпел, он спал неслышно, как женщина.
Мне было очень тепло и уютно на горячей печке. Я мысленно пожелал Ермаку быть уже под кровом и тоже скоро уснул. Спал я безо всяких снов. И с того дня меня уже больше не мучили кошмары.
Глава шестнадцатая
О СУДЬБЕ, ФАРТЕ И СЛУЧАЙНОСТИ
Когда я наконец проснулся, ходики показывали девять. Это было девять утра: я проспал около суток.
Абакумов истопил печь, потому я и проснулся — уж очень припекало.
Стол был придвинут к постели отца, на столе паровал горячий чайник и аппетитно пахли свежие пироги и шанежки. Ярко светила висячая керосиновая лампа. В избе было чисто прибрано, деревянный большой сундук прикрыт каким-то рядном. Судя по притихшему ветру, пурга заканчивалась.
Чай стыл, а отец и Абакумов спорили.
— Ты обокрал самого себя! — страстно упрекал отец. — Что ты с собой сделал? Куда ты дел свою жизнь?
Отец горячился, Абакумов был спокоен и грустен.
— Такая моя судьба… — покорно сказал Абакумов.
— Чушь! Судьбу делает сам человек. А ты думаешь, от бога?
— По такой жизни давно растерял бы веру, кабы и была, — горько заметил Абакумов. — Иконка-то — память матери. Она всю жизнь таскала ее с собой по приискам да зимовкам. Все, что у нее было, — эта иконка, мешок с барахлишком да вот я… Родом она была с Лены, но жизнь ее вырвала с корнем. Об отце я никогда что-то не слыхал. Мать стеснялась об этом говорить. Мне было тринадцать лет, вот как ваш Коля, когда ее пришил ножом по пьянке какой-то «копач» — золотоискатель.