Встреча тиранов (сборник)
Шрифт:
— Ко мне это не относится, — сказал Сталин.
— Правильно, пускай этим занимаются аналитики дома, — сказал Гитлер.
— Я страшно стосковался по дому, — сказал Сталин.
— Осталось три года. — Гитлер осторожно налил из графина в стакан молока. — Здесь молоко хорошее. Коровы едят лесные травы.
— Тебе три. Мне, вернее всего, куда больше. Боюсь, как бы не все десять.
— Я вернусь, постараюсь тебя вытащить, — сказал Гитлер.
Они прошли в большую комнату, к столу.
— Я не согласен с центром, — сказал Сталин. — Поэтому и просил тебя о встрече.
— Я
Сталин постучал трубкой по середине карты.
Искра упала на карту, и Гитлер быстро смахнул ее на пол.
— Это Сталинград, — сказал Сталин. — Я тебе его не отдам.
— Но в центре полагают, что ты должен остановить меня у Урала, — заметил Гитлер.
— А сам ты что думаешь?
— Эгоистически я с тобой согласен, — сказал Гитлер. — Взятие Сталинграда продлит войну еще на полгода. Значит, я на полгода позже буду дома. А я боюсь, что просто не доживу.
— Эгоистически, — повторил Сталин. — Сейчас речь идет не о твоем эгоизме, Хил, мой мальчик.
— Каковы твои аргументы?
— Мы выполнили демографические требования центра, — сказал Сталин. — Я сам просчитал недавно: начиная с 1914 года Россия потеряла пятьдесят миллионов человек, почти половину населения.
— Русские быстро плодятся, — сказал Гитлер.
— Ты тоже внес свою лепту.
— Не намного больше, чем планировалось.
— Им хорошо сидеть у компьютеров, — сказал Сталин с неожиданной горечью. — Страна дошла до предела! Когда мы планируем уничтожение в Японии самурайства и раскидываем японский офицерский корпус, как носитель генетики самурайства, по островам Тихого океана, чтобы истребить его руками Макартура, я вижу в этом четкую задачу прогресса. Когда мы катастрофически ослабляем Россию, понимая, что в ином случае она станет угрозой дальнейшему развитию земной цивилизации, что она сожрет западные демократии, я иду на это. Когда мы подрываем и уничтожаем германский милитаризм, устраивая Первую мировую войну, поощряя фашизм, кидая твои армии в мясорубку, мне тоже ясна логика центра. Но сейчас наступил перебор. Уничтожение моих армий под Сталинградом, ликвидация населения в Поволжье и Закавказье уже не дают прогрессивного эффекта. Не исключено, что твои армии дойдут до Урала и Средней Азии, а ведь именно туда мы отправили те умы страны, что пригодятся для будущего…
— Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав, — тихо сказал Гитлер. — Человек не в состоянии соревноваться с компьютером. Этому нас, мой Суус, учили в школе. Ты стал с возрастом сентиментален. Боюсь, что ты стал отождествлять себя со страной, куда тебя кинули. Ведь порой приятно быть кумиром, живым богом, признайся.
— Я недавно видел хронику. Ты на трибуне. Гадкое зрелище. Ты буквально беснуешься.
— Видишь, я задел тебя за живое, — сказал Гитлер. — Выпей молока. Здесь коровы едят лесные травы.
— Ты повторяешься.
Сталин смотрел на карту.
— Это удивительная и страшная планета, — сказал Гитлер. — Будь моя воля, я бы снял ее со списка прогресса. Пускай они сами себя сожрут. Чего стоит этот болезненный культ тиранов! Чем больше людей ты уничтожаешь, тем больше тебя воспевают.
— В этом отношении ты
— Может быть. Поэтому и трубы в честь тебя гремят громче.
Они стояли и смотрели на карту.
Потом Гитлер сказал:
— Тебе пора.
— Ты когда свяжешься с центром? — спросил Сталин.
— Сегодня ночью, — сказал Гитлер. — И я поддержу твою просьбу. Мне так хочется домой…
Гитлер проводил Сталина до лестницы.
— Помнишь, мальчишками мы мечтали о подвигах и боях?
— Мы тогда не знали, как пахнут реки крови, — сказал Сталин.
— Но мы делаем великое и благородное дело, — сказал Гитлер. — Когда-то, достигнув гармонии, земная цивилизация воспоет нас… уже не как тиранов.
— Трудно, — сказал Сталин.
— Я поддержу твою просьбу.
Сталин вышел под дождь. «Мерседес» стоял у самого входа в бункер. Плащ не успел высохнуть, и от него было холодно и гадко.
Далеко-далеко под невидимыми сквозь тучи звездами нарастал смутный гул.
«„СБ“ идут, — подумал Сталин. — Я вчера приказал совершить налет на Берлин и почти забыл об этом. А они идут».
Немецкие офицеры замерли, глядя в небо.
Уже в танкетке, возвращаясь к партизанскому аэродрому и отворачиваясь от майора, которого вдруг одолел кашель, Сталин вспомнил, что надо бы увеличить пайки писателям, эвакуированным в Чистополь. Но за делами он все время об этом забывает. Впрочем, если те писатели вымрут, найдутся другие. В сущности, это мелочь.
Они сидели на краю заброшенного, забытого шоссе. Между старых бетонных плит росли кусты рюсы. В лучах закатного солнца вспыхивал искоркой высоко летящий питекор.
Суус сорвал травинку и принялся жевать ее.
— Знаешь, о чем я тоскую? — сказал он. — О глотке грузинского вина.
— Не могу разделить твоей тоски, — сказал Хил. Здоровый образ жизни и несколько удачных операций сделали свое дело. Он казался куда моложе, чем тридцать лет назад, осенью 1942 года по христианскому летосчислению, в бункере под Ровно. — Мне мысли о той планете отвратительны.
— Я знаю почему, — сказал Суус, поглаживая седые усы — он не смог отказаться от них, вернувшись домой. — Потому что ты потерпел поражение. Помнишь, ты укорял меня за то, что я начал на каком-то этапе ассоциировать себя с социумом, которым я руководил?
— Не в поражении дело. Мне всегда был гадок строй, который я вынужден был создать, и маска, которую я носил.
Хил лег на спину и, прищурившись, смотрел в яркое синее небо.
— Может быть, — сказал он после паузы, — виной тому страх. Страх смерти в апреле сорок пятого.
— Наши тебя еле успели вытащить, — сказал Суус. — А какие новости с Земли?
— Ты знаешь.
— Знаю. Но думаю, что мы делаем ошибку.
— Нет, я разделяю позицию центра.
— Но столько усилий! Столько жертв! Если я не ошибаюсь, там за эти годы погибло шестнадцать наших с тобой коллег.
— Семнадцать, — сказал Хил.
— Такие жертвы — и все впустую! Нет, контакт прерывать было нельзя!
— В нашем большом деле бывают ошибки, — сказал Хил. — Если цивилизация генетически тупиковая, дальнейшие жертвы бессмысленны.