Встреча
Шрифт:
Такие девочки должны или сидеть дома, или отправляться куда-либо с сопровождением. Родись она бедной, без «положений» и «статусов», она бы не знала границ. До бедных девочек никому нет дела – они вольны приходить и уходить, когда и куда хотят. Она всё время слышала их – играющих в общественном саду или катящих обручи по Чарльз-стрит. Её тюрьма немногим отличалась от тюрьмы Люси. Этти была на грани припадка или, как говорила мама, «взрыва».
– Но я не хочу здесь торчать.
– Ты не хочешь поприветствовать свою сестру Лайлу? – в комнату вошла мисс Адмор. – Вы же так давно не виделись!
– Недостаточно давно! – топнула ногой Этти.
Миссис
– Признайте, никто из вас не хочет, чтобы Лайла возвращалась. Мы ненавидим, когда она где-то поблизости. Все мы ходим на цыпочках в смертном страхе перед её гневом и истериками, – сказала девочка. Конечно, Этти понимала, что устраивает сейчас нечто похожее, но она была трусливым любителем по части истерик в сравнении с Лайлой – сумасшедшей, вруньей, плутовкой и демоном в женском обличье, если таковые существовали.
– Этти права, – кивнула горничная миссис Хоули Розанна, вплывая в комнату, как полностью вооруженное судно. Дородная женщина с румяным, почти лихорадочным цветом лица занималась гардеробом и всеми личными вопросами леди. Розанна не носила передника, что указывало на то, что она – прислуга высшего ранга. В домашнем хозяйстве Хоули было лишь три служанки, не носивших передника: миссис Хортон, мисс Адмор и Розанна Элвуд.
– Мисс Этти попала в самую точку. Вы же знаете: все мы боимся возвращения Лайлы. Она излечилась от лунатизма, и скоро вернётся к своему обычному поведению. Да, они как следует накачали её лекарствами. Но это не навечно.
– Миссис Элвуд, я вынужден попросить вас попридержать свой язык, – заявил мистер Марстон, входя в комнату.
– Я говорю правду. Я предана миссис Хоули, и вам это хорошо известно. – Женщина шагнула к дворецкому, и лицо её побелело. – Но, мистер Марстон, – теперь она говорила тихо, – вы знаете, с её возвращением наша жизнь станет адом. Она сумасшедшая!
В эту самую секунду прозвенел дверной колокольчик.
– Боже милостивый, это они! – выдохнул мистер Марстон. – Вы все – по местам, – рявкнул он. Слуги бросились в холл и выстроились в две линии, в порядке, установленном для встречи хозяев дома.
– Давай, Этти. Не теряй присутствия духа, – сказала Кларисса, взяла сестру за руку, и потащила к парадной двери, так что, когда та отворилась, они были первыми, кто поприветствовал родителей и Лайлу, проведшую на лечении более года.
Лицо её осунулось и побледнело.
Она стояла очень тихо, не произнося ни единого слова, пробегая глазами по людям, собравшимся её встретить. Вена на её виске пульсировала, словно жирный червь.
Мистер Марстон шагнул к девушке:
– Добро пожаловать домой, мисс Лайла. Мы так рады снова вас увидеть.
Она не посмотрела на него, зато повернула голову и одарила спокойным взглядом Этти.
– А ты…? – спросила она еле слышным голосом.
Медсестра, стоявшая подле Лайлы, улыбнулась и, повернувшись к своей подопечной, сказала:
– Ты не представишь меня своим сёстрам, дорогая?
Нервная улыбка расколола Лайлино лицо:
– Это мисс Дойл. Моя сиделка. – Улыбка, казалось, никогда не достигала её глаз, смотревших ничего не выражающим взглядом, лишённым какого-либо света. – Мамочка с папочкой наказали ей не надевать форму. Она просто моя «подруга», правильно, мисс Дойл? – было что-то пугающее
– Я и есть твоя подруга, дорогая, – заметила мисс Дойл.
– И ваша дружба со мной оплачивается… – Лайла приостановилась. – Довольно щедро, я думаю. Возможно, даже больше, чем служба мистера Марстона.
– Лайла, – выдохнул отец.
– Ой, я забыла. Говорить о деньгах – вульгарно. Не скажу больше ни словечка.
Этти крепко сжала руку Клариссы и почувствовала, как тьма накрывает её, словно приливная волна. Она отвела глаза, не в силах спокойно смотреть на сестру. Безумие уже проступало. Девочка чувствовала, как оно просачивается в дом. Ей хотелось убежать, скрыться. Лайлины глаза передёрнулись болью, она пошла к двум огромным вазам, – почти шесть футов высотой, – стоявшим на лестничной площадке.
Это были вазы Кираяси, которые всегда сопровождали Хоули во всех их домах – в Глэдроке, поместье в Бар-Харборе; в парижских апартаментах; и в доме номер восемнадцать по Луисбург-Сквер в Бостоне. Семнадцать раз эти вазы пересекали Атлантику. Перед одной из них дочери Хоули позировали Стэннишу Уитману Уилеру для портрета. Как раз во время написания этого портрета с Лайлой случился первый приступ. Её тогда отослали в санаторий, как они говорили, откуда она вернулась спустя два месяца.
Когда Лайла уехала, портрет ещё не был закончен, и, чтобы завершить его, Уилер писал старшую дочь Хоули с Ханны, поставив ту в самую густую тень рядом с одной из ваз, куда ранее определил Лайлу.
Он объяснил это тем, что передний план, где стояли Этти и Кларисса, был завершён, и задний – почти завершён, но художник нуждался в стоящей вместо Лайлы фигуре, чтобы правильно положить тени.
Когда Лайла вернулась, и картина была представлена в Глэдроке, она, казалось, почувствовала, что её заменили.
Глубокие тени не помешали ей обнаружить призрак Ханны, к которой Лайла ужасно ревновала. Той ночью после вечеринки, на которой портрет открыли публике, девушка пробралась вниз с кухонным ножом и уничтожила картину, располосовав её. Затем попыталась напасть на Ханну, но та бросилась бежать – добежала до самого моря и кинулась в него. Именно в ту ночь Ханна и проявилась. Хоули, как и многие другие семьи, чьи родственники страдали психологическими расстройствами, держали состояние старшей дочери в тайне. Часто использовались разнообразные эвфемизмы, вроде «нервной усталости» или «эмоциональной хрупкости». Однако никто не мог понять, насколько неистовой и жестокой была Лайла – какой угодно, но только не хрупкой.
И только Этти знала о Ханнином превращении. Было кое-что ещё, что произошло в ночь нападения Лайлы. Этти бросила камнем в Яшму, демоническую кошку Лайлы, бывшую её лучшим другом. Глаза их были одинакового цвета – яшмовые – в честь камня кошка и была названа. Кошка прыгнула на Ханну, и её когти глубоко вонзились той в лицо, а потом они – Лайла и Яшма, как два демонических духа, преследовали её в ночи. Этти поспешила за ними и, подняв камень, метнула его в голову кошки и прикончила ту как раз в тот миг, когда Ханна бросилась в море, проявившись к новой жизни. Одна потеряла жизнь, а другая – получила. По крайней мере, так считала Этти. Помнит ли сестра, что Яшма умерла? Врезалось ли воспоминание о безжизненно лежащей на пляже Глед-Рока кошке в её лихорадочную память?