Встреча
Шрифт:
– У неё день рождения, вы знаете? – миссис Лимсоул, горничная палубы «А» по левому борту, резко вдохнула. Было непривычно, что кто-то, особенно не из её коридора, знает её имя. – О, и миссис Лимсоул, мне было так жаль услышать о смерти вашего супруга в прошлом году.
– Но как же вы об этом услышали?
– О, я уверена, он сопровождал мою крёстную, миссис Дайер, во многих плаваниях, и она так хорошо о нём отзывалась. Так прекрасно, что «Леонид» продолжает традицию службы Лимсоул с вами, его вдовой.
– О, спасибо дорогая. А я и понятия не имела, что вы крестница миссис Дайер и что у неё сегодня день рождения.
– Как и многим женщинам,
– О да, конечно.
– Когда лучше всего это сделать?
– После ужина она обычно возвращается в каюту, чтобы отдохнуть и освежиться. У неё часть бывает гость.
– О, мистер Уилер, да. Крёстная говорила, он рисует её портрет.
Болезненно бледные щёки миссис Лимсоул тронул слабый румянец.
– Думаю, лучше всего было бы, если бы вы пришли сразу после ужина.
– А если я приду немного пораньше, вы меня впустите? Хочу сделать ей сюрприз и оставить подарок на чайном столике.
– Конечно, я могу это устроить. Если хотите, принесу птифуров. Я имею ввиду, не именинный пирог или что-то такое, хотя можно организовать и это.
– О, как прекрасно! Птифуры были бы великолепны.
– И шампанское?
– Почему бы и нет? Почему бы не сделать всё грандиозным… только бы не слишком. Как я уже говорила, она болезненно переживает день рождения… – И про себя добавила: «Больше ей не придётся ни о чём переживать – она перестанет стареть».
Лайла посмотрела на часы, встроенные в прикроватный столик. Ужин начнётся не ранее, чем в восемь. У неё ещё почти пять часов. Мисс Дойл всегда отказывалась от десерта – судовой врач не рекомендовал ей жирной пищи – и принимала лекарство ровно за десять минут до ужина. К тому времени, как «компаньонка» выходила из-за стола, веки её тяжелели, и Лайла часто сопровождала её в каюту. Лайла завернула крышечку лекарства от морской болезни, положила его в небольшой кожаный чехол, где хранились другие туалетные принадлежности мисс Дойл, и выглянула в иллюминатор. С неба ещё струился слабый свет, но дни становились всё короче. К пяти уже сгустится кромешная тьма, а потом до ужина останется три часа.
Лайла была до крайности взволнована и даже с усмешкой подумала, что чувствует себя словно в собственный день рождения. В некоторой степени так оно и было. Девушка наблюдала за этими двумя с тех пор, как поползли слухи. Смотрела, как они танцевали на капитанском балу. Следовала за ними на прогулочную палубу первого класса, а потом – к маленькой уединённой кормовой палубе, где частенько встречались тайные любовники. Видела, как они обнимаются. Как художник целует миссис Дайер в шею. И почувствовала пробежавшую по телу странную дрожь. Она заставит его стать своим. Да, заставит! И он снова её нарисует. А она объяснит, почему должна была уничтожить картину, на которой он изобразил её с сёстрами. В её голове созрело отличное объяснение.
Вот, что она теперь будет делать. Она отрепетирует. Она начала ходить взад и вперёд по каюте, шепча:
– Видите, дорогой Стэнниш, на самом деле всё довольно просто. Подумайте сами, как бы вы себя почувствовали, если бы с вами произошло нечто подобное? Если бы такой великий портретист, как вы, решил бы заменить вас на портрете, поставив вместо
Теперь же в её кармане лежал другой нож, который она тайком прихватила с подноса, доставленного в каюту родителей в самом начале плавания. В то время девушка ещё не была уверена, что будет с ним делать. Но нож так ярко мерцал на тележке, вкатывающейся в родительское купе, что она просто не удержалась и опустила его в карман. Теперь Лайла знала, зачем он ей – уже не для разрезания холстов.
Этти провела весь день в поисках Ханны. Её не было ни в каюте, ни во вместительной столовой третьего класса, неприятно пахнущей жирным рагу и варёной капустой. От Ханниной соседки было мало толку: та едва говорила по-английски и лишь пожала плечами, воздевая ладони к потолку, словно говоря: «Одному Богу известно». К ужину Этти почти обезумела. Когда мать ворвалась в её каюту, она обнаружила Этти, грызущей ногти, чего та не делала с тех пор, как ей минуло семь.
– Где ты была, Этти? Мы должны прибыть к ужину через четверть часа! – миссис Хоули помолчала: – И, Этти, почему ты грызёшь ногти?
– М-м… я не знаю, мама, – тихо ответила она. – Ты чудесно выглядишь, – добавила девочка, пытаясь сменить тему.
Эдвина Хули была окутана облаком гофрированного тёмно-синего шифонового платья. Атласный лиф был расшит звёздами, на шее ослепительно сиял сапфировый кулон.
– Ой, мамочка, у меня болит голова. Можно я пропущу ужин? – янтарные глаза Эдвины сузились.
– Ты страдала головной болью вчера вечером, Этти. Нет, ты не можешь пропустить этот ужин. Мы снова приглашены за капитанский стол. Немногих зовут отобедать с капитаном дважды. Это большая честь.
– Я отказываюсь от своего места – пусть кто-нибудь другой отобедывает. По-моему, вполне демократично.
Эдвина широко открыла рот.
– Демократично! Где ты нахваталась таких слов? – миссис Хоули с недоверием покачала головой.
В каюту вошла Кларисса и теперь наблюдала за словесной перепалкой младшей сестры и матери, словно смотрела теннисный матч, крутя головой из стороны в сторону.
– Мы живём в демократии. Точнее, в республике, – заметила Этти. – Строго говоря, Соединённые Штаты – республика, потому что это форма правления, при которой власть находится в руках народа и его избранных представителей.
– Генриетта Грейс Хоули, где ты набралась этих идей?
– Мама, это не идеи. Это факты. Это форма правления нашей страны.
Плечи Эдвины опали. Огорчённое выражение медленно заволокло её лицо:
– Этти… что мне с тобой делать? – девочка не была уверена, как ответить на этот вопрос. – Просто пообещай мне одну вещь.