Встречи на Сретенке
Шрифт:
– Зачем ты меня остановила?
– сразу начал он.
– Познакомить с Олегом, - не задумываясь, ответила Майка.
– Для чего это?
– Глупенький, - пропела.
– Олег, и верно, задумал повесть о разведчиках. Ну и нам спокойнее - школьные друзья. Сможешь заходить когда угодно. Все будет проще.
– Не проще, а наоборот, - вспыхнул он.
– Ревнуешь к мужу? Это уже глупо.
– Я не ревную... Просто неудобно...
– Ну, знаешь, - протянула она.
– Тебе в монастырь надо идти, - и засмеялась.
– Думаешь, мой Олег - безгрешный ангелочек? Отнюдь... Приходи к нам и ни о чем не беспокойся.
– Я не приду, Майя, - сказал он твердо и повесил трубку.
Слова
Вечером он сидел у себя в комнатке, курил и думал об этом. Потом его мысли перескочили на повесть о разведчиках, которую собирается писать Майкин муж. Он недоумевал, как же ее писать с чужих слов, не испытав, что это такое выползти на освещенную ракетами нейтралку и ползти, ползти, укрываясь то за одним трупом, то за другим, прижимаясь и ежесекундно ожидая пулеметной очереди, которая то ли минует тебя, то ли нет... Да, нейтралка всегда полна убитых - и наших и немцев, ведь в этой войне не было никаких перемирий, хотя бы на час-два, чтобы каждая сторона могла убрать своих, а попытки сделать это всегда кончались новыми жертвами. Но убитые помогали разведчикам: переползая от одного к другому, прячась за ними, и удавалось незаметно добираться до немецких траншей. Да, помогали, но трудно было отделаться от мысли, что и ты можешь остаться на этом поле вместе с ними...
Потом Володька подумал: что разведка? Вот рассказать бы о штрафном! И его мысли перекинулись к тому страшному рассвету.
...После слов Генки Атласова "Была не была!" разговор угас. Все молча смолили самокрутки. Через полчаса вернулся капитан Ширшов и сказал:
– Наше предложение командованием принято.
Он не сказал "мое предложение", сказал "наше", и всем в землянке показалось, что и верно, они все надумали эту предрассветную отчаянную атаку без перебежек.
– Начнем затемно. Вначале ползком, пока немцы не обнаружат. Надеюсь, метров двести - триста мы таким макаром продвинемся, ну а потом... Потом только бегом, молча, без "ура" и перебежек, - тихо, но отчетливо произнес Ширшов.
– Сейчас комбат и его заместитель доводят до всех это решение. Итак, товарищи, все зависит от нас самих. Возьмем деревню, возможно, искупим свою вину. Понимаете?
– Ясненько, капитан, - воскликнул Генка.
– Мне надо быть первым, - вырвалось у Вадима, видать, непроизвольно, так как он сразу смутился, покраснел и опустил голову.
– Даешь, младшой, - усмехнулся Генка.
– Всем надо быть первыми, - спокойно и веско бросил Ширшов, словно точку поставил.
Заснуть Володька не мог. Не спали, как казалось ему, и остальные. Так, подремывали, может, с потухшими цигарками в зубах. Часто ворочался и покряхтывал подполковник, несколько раз постанывал Вадим, иногда глубоко вздыхал Атласов. Капитан Ширшов сидел у печурки, глядел в огонь и беспрерывно курил.
Тихое "подъем" сразу подняло всех на ноги. После тепла землянки обожгло холодом. Холодом изнутри и снаружи - наступает самое главное. Сейчас они выйдут к полю и... поползут... А затем атака!
В штрафбате, хоть и числился он батальоном, было около полутораста человек - не густо... Подтянувшись к кромке леса, держа интервал, по шепотливой команде "вперед", передаваемой по цепи, они поползли...
Поле было в серой предрассветной дымке... Немецкие ракеты все реже и реже взлетали в небо, уже бессильные пробить своим светом предутренний туман. Батальон полз, полз быстро; умело хоронясь за трупами, и Володьке думалось, что метров на двести, если
– Ну, значит, в последний, решительный?
– прошептал Генка, криво усмехнувшись.
И сразу же после его слов с левого фланга немецких позиций застрочил трассирующий пулемет. Красные нити заметались над людьми - надо подниматься. Без всякой команды, как один, поднялись с земли и побежали... Поначалу бежали молча, потом кто-то выматерился, а за ним и другие...
Немцы усилили огонь. Вся немецкая передовая расцветилась огоньками выстрелов, но рев матерных вскриков, густо нависший над полем и перекрывающий, пересиливающий пулеметный бред, дал понять немцам, какое подразделение прет на них, и огонь начал угасать, а мины, перелетая, рвались уже позади батальона. Володька видел, как немцы стали покидать свои позиции - орущие, с разодранными ртами и налитыми кровью глазами штрафники приближались к их окопам.
Володька бежал, запыхавшийся от быстрого, безостановочного бега, но внутренне почему-то очень спокойный, почти уверенный, что его сегодня не убьют... Соскочив в немецкий окоп, он наткнулся на здоровенного фрица, бросившегося к нему с винтовкой, нацеленной штыком в живот. Вот когда впервые за всю войну пригодилось Володьке фехтование на штыках, которым с увлечением занимался в дальневосточном полку, он отбил вниз винтовку немца, и ее штык только чуть скользнул по ноге. Ударом приклада по виску свалил его, а потом выстрелил в упор. Из всего этого оставалось в памяти лишь одно - аккуратная заплата на брюках немца, которую увидел, когда распахнулась шинель. Выскочив из окопа, он побежал дальше, догонять других, уже забрасывающих гранатами избы деревни...
Немцы выбегали полураздетые, отстреливались, но штрафников уже не остановить - минут через двадцать деревня, за которую положили столько жизней, была взята!
Несколько десятков человек в запале боя бросились преследовать немцев уже за деревней, но их остановили. Подоспевший к тому времени станковый пулемет расстреливал бегущих в спину, пока не добежали они до небольшого леска и не скрылись в нем... Все было кончено. Была победа!
Володька снял сапог, хотел задрать штанину, но рана оказалась почти у самого бедра. Пришлось спускать бриджи. На левой ляжке, залитой кровью, он увидел рваную полоску сантиметров в пять, но, по всей видимости, не очень глубокую. Достав индивидуальный пакет, он перевязался сам и, чуть прихрамывая, пошел к капитану Ширшову, стоящему рядом с командиром штрафбата. У того было радостное раскрасневшееся лицо, кубанка набекрень еле держалась на голове, а выбившийся светлый чуб полоскало ветерком.
– Вышло, черт возьми! Вышло! Ну, капитан, прошла твоя задумка. Благодарю, - говорил он Ширшову, а когда увидел прихрамывающего Володьку, спросил: - Что, долбануло? Сильно?
– Ерунда. Царапнуло штыком ляжку.
– Все равно искупил кровью. Иди в тыл... Надо же, взяли все-таки! Эту деревеньку чертову! Взяли!
Володька побрел уже спокойным, неспешным шагом через то поле, по которому они неслись всего полчаса тому назад, и даже не верилось в это, будто все во сне... Потерь в батальоне было немного, но все же несколько убитых увидел он на поле. И среди них Вадима. Он лежал на спине с полуоткрытым по-детски ртом, раскинув как-то беспомощно руки... Володька нагнулся, закрыл ему глаза, накрыл лицо шапкой. Потом взял его винтовку и двинулся дальше. Очень жалко, конечно, этого мальчика, но столько смертей уже видел Володька, что притупились чувства, да и знакомы-то были они всего два дня...