Встречи с ангелом (сборник рассказов)
Шрифт:
Гордое осознание себя над толпой и "болезнь гениальности" не мешали работе, наоборот, помогали преодолевать все тягости и лишения. И однажды справедливость восторжествовала, годы самоистязания не прошли напрасно.
Колов зазвучал, возвысился, создавая магическими звуками волшебство. Радио и телевидение транслировали его сольные концерты, журналисты ловили каждое произнесенное им слово, в Зале имени Чайковского установили спешно выполненный Глазуновым портрет. Дирижеры с мировым именем заключали контракты, национальные симфонические оркестры срочно перекраивали гастроли, чтоб выступить в Москве с новым, полностью коловским репертуаром.
Мечта сбывалась.
Говорят, в начале было слово... В начале была плоть. И страсть. И песня этой плоти. И сила этой страсти. Музыка любви, чистоты живого, не засоренная рабским поклонениям - вот куда нужно стремится. Она в будущем. Только там будут низложены небесные божества, оскверняющие плоть, только там, боготворя страсть, мы познаем настоящую свободу.
Все новые и новые сюиты отлетали из-под пера, нотные ряды, разбросанные в запале вокруг рояля, самопроизвольно укладывались по кучкам и сразу же забирались для тиражирования партий музыкантами из "Квартала".
Сюиты рождались одна за другой, каждый раз становясь лучше, чище, понятней. Еще чуть-чуть, ещё усилие, и он достигнет цели. Здесь не надо думать. Думать вообще вредно. Работать и работать. Слушать и записывать. Он подскажет, Он выведет. Он слово дал. Договор был заключен. Но этот колченогий и не подозревает, кому доверил, у кого возьмет после смерти душу. Музыка Георгия подчинит и Его и тогда...
К нему часто являлся Ницше, прячущий под смирительной рубашкой сапог с целительной жидкостью. Он садился на тюки партитуры, болтал голыми пятками и смотрел на Георгия умными, знающими ответ глазами.
Колов уже распознавал из миллиардов звуков тот самый, который должен стать проводником. Он его чуял, как зверь чует добычу, напрягая слух и обоняние, возбуждаясь от предвкушения победы. Здесь она, совсем близко.
Из тайников мозга с нарастанием гремели бубны, в венах пульсировала возмущенная стихия. Еще бы! Сама природа сопротивляется его напору, сама вселенная становится у него на пути.
Но создатель и должен идти наперекор, наперерез, напролом, разрушая веками выстроенное, выстраданное и непоколебимое мироздание, чтоб быть впереди. Идти по только ему ведомому маршруту, сквозь пространство и время. И пусть заключена сделка, пусть обманом он достигнет цели. Ложь давно стала праведной, и потомкам будет все равно, был мессия честен или нет. Если совесть - бог, что ж он молчал столько лет, когда было тяжко, когда чиновники закрывали перед ним двери?
Худощавая фигура Колова металась вокруг рояля. Черно-белые клавиши резали руки, нетронутое сединой темя пегим пятном утопало в ворохе исписанных листов, голова кружилась, словно посаженная на быстро вращающуюся карусель. Георгий, пошатываясь, подошел к окну, потянулся к форточке и уже было взялся за шпингалет, как окно вдруг с треском распахнулось, холодный ветер от Москвы-реки вихрем ворвался в комнату, подхватил его и припечатал
Оставив в покое Колова, ветер стал биться о стены, срывать ещё пахнувшие типографской краской афиши "Квартала", фотографии пасынка на фоне Большого театра, стал раскачивать графический портрет Вагнера. На люстре звенели стекляшки, кушетка и полки с компакт-дисками ходили ходуном. Воздушный поток со страшной силой раскручивал спираль, всасывая все новые предметы и изредка притрагиваясь к безжизненному телу композитора.
Продолжая вертеться, спираль застыла над роялем, словно приготавливалась к решающему прыжку. От раскаленной сферы вырывались электрические разряды, партитура и книги, будто попадая под жернова пилорамы, с воем разрезались и превращались в труху, осколки разрывающихся бутылок бриллиантовым дождем падали на полированную крышку и выстукивали тот самый код, который под ней почти был разгадан.
Крутясь и набухая, огненный шар медленно опустился к Колову и, будто проверяя, прошелся по спине, оставив паленую полоску на рубахе. Затем выпорхнул в окно и исчез в темных водах Борисовских прудов.
НОЧЬ ПЛОТНИКА
Бригадир плотников Паша Завгородный в последнее время пристрастился к странной, но приятной его телу привычке. Странной, потому что распыляла мозг, наполовину отведенный для сна, а приятной становилась в то самое мгновение, в которое настоящий мужчина чувствует себя таковым. А именно руководителем выстраданного и худо-бедно установленного им мирового порядка. Поначалу являлся мастер цеха, чернобородый, после института, являлся Дьяволом, читал громко, прямо в ухо Паше передовицы газет непонятными словами. Потом мастер исчезал и оставался один Дьявол.
В этот миг тело Паши наполнялось невероятной силой, он превращался в Гагарина, и парил над землей, усмиряя дыхание и восхищаясь новым мировым порядком. Страсть была настолько сильна и величественна, что любовные взгляды кладовщицы и ласки жены оказывались по сравнению с нею далекими и даже чужими. Так, между прочим, проходили мимо картины сна, как телесериалы, не затрагивая и не возбуждая гармоничную натуру, слившуюся чудесным образом с первозданной природой.
Паша, с карандашом за ухом, отмахивал молотком положенные часы в цеху, приезжал домой, ужинал и, не раздеваясь, ложился. Все равно утром одеваться, так зачем же скрадывать у себя минуты наслаждения? Не обращал внимания на ворчащую жену, с головой укрывался одеялом и закрывал глаза. Теперь ни её толчки, ни поющая под окном сигнализация не могли отвлечь от приятного времяпрепровождения.
И вся жизнь делилась на до и после сна.
Закрыв глаза, Паша руководил страной и с удовольствием расставлял непримиримые силы на политической карте. В его мозгу происходили подковерные игры приближенных к телу соратников, невидимые глазу электората сражения, где он, как бог, стоял над схваткой.
Иногда спать мешала звенящая пила, иногда стук молотка, или визг дрели.
Люди, поставленные на финансово-нефтяные потоки, щедро оплачивали очередную судьбоносную программу. Службы ФСБ и контрразведки докладывали о феноменальных победах на чужой территории и о раскрытии заговора ещё не достаточно сформировавшейся оппозиции. Соратники держались на почтенном расстоянии, а недовольные пересматривали мировоззрение и становились в ряды целиком и полностью поддерживающих новый курс.