Встречи с этим человеком

Наседкин Николай Николаевич

– Кха! Кха! Чё ты, застеснялся, чё ли, прикрываесся? Кха! Я ж не баба, едрит твою да! Кха! А это (он ласково колыхнул руками свои совсем женские груди). Бог, едрит твою да, шуткует... Наградил перед смертушкой, кха!..

Я представил, как выну сейчас обмасленный молоток, ударю, как всей своей сизой тушей шмякнется он на пол, а я буду стоять над ним, тоже

голый, тоже сизый, но тощий... Вбегут люди, тётя Вера, ничего не поймут... Что-то из глубины меня поднялось и начало рваться наружу. Я ещё не понял (может тошнит?), как странные отрывистые звуки начали лопаться в горле: ха! ха! ха! Дед Козёл испуганно вскинулся;

– Ты чё? Чё, парень? Перегрелся?

Я не отвечал и ещё с минуту словно бил молотком: ха! ха! ха!.. Потом утер полотенцем слёзы и проговорил:

– Дай, отче, пива, не жалей!

И когда я взял, чуть ли не силой, бутылку, сделал пару глотков, продолжая смотреть на этого человека, до меня дошло, что я выговорил: "Дай, отче, пива, не жалей!" - резко, ровно и без запинки.

– Эй, ты!
– неуверенно ещё произнес я.
– Дед Козёл! Дед Фашиста! Давай ещё пива!

Все эти слова выговорились гладко, словно по смазанному желобу скатились шарики.

– Чё ты, парень? Чё ты?
– трепыхнулся дед.
– Чё мне, жалко? На! Чё цепляешься-то?..

Господи, он действительно и искренне меня испугался (я, наверное, походил на пьяного) и весь вибрировал, как дешёвый холодильник. Я взял бутылку пива, аккуратно отбил пробку о край лавки, протянул руку и вылил всё пиво прямо на испуганные глаза Козла, на его вонючую бороду и на его бабьи похабные груди. Он только ёжился и моргал. Хотел я, уже одевшись, напомнить ему о топоре, о Люсе... К чему? При чём здесь он? Разве этот мешок с бородой виновен в том, что я почти двадцать пять лет был не собой? Разве он?..

Я вышел из бани, зажмурился от лучей уже закатного солнца, потянулся совсем по-детски и подумал: "А ведь мне всего тридцать... Жить-то, жить-то ещё!"

* * *

Я закрыл папку. Первая мысль - писал всё это, несомненно,

нормальный человек. И всё же что-то давило мозг, какая-то мысль. Шторы я не задвинул (машинально включил настольную лампу, когда стемнело), и луна яичным жёлтком повисла на решетке больничного окна. Я включил верхний свет и по внутреннему телефону попросил дежурного врача принести мне "дело" Михайлова.

Я начал внимательно и подряд читать все документы. Так и есть! Первый раз он находился на излечении десять месяцев и спустя три года попал к нам опять, во второй раз. И в последний. Он из лечебницы больше не выписывался.

Признаюсь, несколько дней я не мог принять решение. И всё же принял. Однажды, сразу после завтрака я вызвал Михайлова на беседу и, как только он вошёл, напрямик спросил:

– Вы сами уверены, что это было?

– Н-н-нет... В-вы же з-з-знаете, н-наверняка, ч-что я в-в-второй р-раз у в-вас...

– Так ч-что? (Я сам почему-то начал заикаться.)

– Д-д-да н-ничего. М-м-мне к-кажется, это м-м-мо-жет б-быть, если...

– Что - если?

– Если...

Его взгляд договаривал остальное. Я глупо помолчал минуты три, потом взял себя в руки и твердо произнес:

– Мы пришли к заключению, что вы уже здоровы. Завтра в десять утра получите документы и - жить. Идите, прощайтесь с товарищами.

Он побледнел, покраснел, хотел что-то сказать, но только судорога скользнула по его горлу. Он молча встал и вышел.

* * *

...Через месяц я позвонил в тот сельсовет, представился почему-то сотрудником милиции и спросил секретаря:

– Скажите, у вас проживает человек, известный под именем дед Козёл?

Секретарь нисколько не удивилась такому нелепому вопросу.

– Да, есть такой - Козлов Вадим Егорович. Он на пенсии, но продолжает работать сторожем в школе. Заслуженный человек. А что случилось?

– Как раз ничего и не случилось, - успокоил я женщину и успокоился сам.

1983 г.