Встречи с животными
Шрифт:
Наступили сумерки. Знойный летний день сменился тихим вечером. В далеком истыле квакали лягушки. Мне не хотелось спозаранку ложиться спать, и я знакомой тропинкой не спеша побрел в глубину сада. На дереве жалобно кричал птенец ушастой совы. «Пиии-пии», — монотонно разносилось в тихом воздухе. Вдруг я услышал иные, хорошо знакомые звуки. Быстро прошел я короткое расстояние и, остановившись, вновь чутко прислушался. В том же ежевичнике, где нами сегодня были пойманы два диких котенка, таким же голосом пищал третий. Найти его в густых зарослях в темноте нечего было и думать.
«Не уйдет никуда, — решил я, — а сейчас повешу над ним зажженный фонарь. Место замечу и отпугну им старую кошку, если она появится ночью».
Так я и сделал. Большой фонарь «летучая мышь», укрепленный
К утру погода испортилась. Под порывами ветра шелестела листва деревьев, вдали глухо шумело море. Когда ранним утром я пришел к знакомому месту, фонарь продолжал гореть, но котенок долго не подавал голоса. Наконец я услышал знакомый писк, но не в зарослях ежевики, а далеко в стороне. Стараясь поменьше шуметь и часто останавливаясь и вслушиваясь, я пошел на доносившийся голос. Метрах в трехстах от вчерашнего места, среди высокого бурьяна, после кратковременных поисков я обнаружил котенка. Он попал сюда, конечно, не сам. Вероятно, мать-кошка по каким-то причинам не могла кормить молоком детенышей, и они настойчивым писком требовали пищи. Свет фонаря не испугал старой кошки. Ночью она пыталась утащить своего последнего котенка как можно дальше от фонаря, в более спокойное место.
«Не страшен и огонь», — размышлял я, направляясь с третьим котенком в руках к дому.
Несколько дней спустя поел этого случая неожиданно у меня появился четвертый живой экземпляр молодой камышовой кошки.
Был невыносимо жаркий июльский полдень. Влажная жар наших субтропиков заставила все живое замолчать и искать тени прохлады. Молчали сады, лес, поселок — ни птичьего голоса, ни голоса человека.
С раннего утра я «набродился» по водохранилищам-истылям и тоже решил отдохнуть — посидеть дома. Распахнув настежь двери и окна и устроив в квартире сквозняк, я только хотел почитать книжку, как увидел в конце улицы не совсем обычную группу.
Под тенью крупных деревьев по дороге селения не спеша шел высокий человек в широкополой шляпе. Рядом с ним на тонкой веревке, совсем как воспитанная собака, спокойно шагала молодая камышовая кошка. По сторонам бежали деревенские ребятишки с удивлением рассматривая хорошо знакомого им зверя, но в столь необычных условиях.
Группа направлялась к домику, где я поселился. Присмотревшись, я узнал своего московского товарища Верещагина и вышел к нему навстречу. Приятель недолго погостил в Велях. Он был здесь проездом. Спустя три дня, подарив мне ручного камышовой кота Мишку, он уехал в другие районы Закавказья.
Я не буду здесь подробно рассказывать о содержании в неволе котят. Лето они прожили в Велях, причем ручному Мишке была предоставлена полная свобода. Осенью, возвратившись в Москву, трех уже сильно подросших котят я передал Московскому зоопарку, а Мишку оставил себе. Однако крупный зверь, да к тому же большой хищник, доставлял мне массу хлопот. Одно замечательно — Мишка был совершенно ручным животным, вполне утратившим стремление к свободной жизни. В квартире, среди людей, он чувствовал себя как дома. Сядешь, бывало, за письменный стол заниматься, а из соседней комнаты на своих длинных ногах появляется Мишка. Кот без церемонии вскакивает мне на спину. Несмотря на свой рост, он умело укладывается спать на мои шею и плечи. Зимой в морозные дни это было не только эффектно, но и приятно. Жалко было расстаться с Мишкой, но настала пора, когда я был вынужден передать кота Московскому зоопарку. Ведь держать крупную дикую кошку в московской квартире действительно почти невозможно.
Совершенно ручной камышовый кот — редкое явление. Пойманный взрослым, он тяжело переносит потерю свободы, взятый маленьким — очень часто остается злым и недоверчивым.
ДВЕ ЗИМЫ
Когда кончается первое полугодие и наступают зимние каникулы у студентов, а
Настоящая зима под Москвой, стоят морозы. Скованы льдом водоемы, надолго прикрыта снегом земля. «А там, на далеком юге, вероятно, совсем тепло, греет солнце. Как хорошо побывать сейчас в Закавказье! — мечтаю я. — Увидеть зеленую травку, журчащие ручейки, нашу летнюю птичку зорянку, стаи крикливых гусей и уток». И вот уже четыре года подряд, хотя бы на самое короткое время, я прощаюсь с шумной столицей и уезжаю на юг, в Закавказье, где зимуют птицы нашего Севера. Но пусть помнит читатель, что в мечтах все ярче и краше.
Не каждый год природа щедро дарит наш юг теплом и солнцем. Иной раз в Закавказье выдаются на редкость снежные и холодные зимы. Вот мне и хочется сейчас рассказать о двух зимах, проведенных мной в Закавказье, так не похожих одна на другую.
Я вспоминаю зиму 1950 года. 21 января я стою по колено в снегу на берегу знакомой неширокой протоки. Кругом, насколько хватает глаз, болота, поля и прибрежные камыши — все заметено снегом. Необычно крупные снежные хлопья бесшумно падают сверху, толстым слоем ложатся на колючие заросли ежевичника, на мои шапку и плечи. Извиваясь среди снежных сугробов, далеко вперед от меня уходит узкая студеная полынья. Ее тусклая вода на всем протяжении покрыта стаями плавающих лысух и уток, табунами уток насыщен и воздух. Почти беспрерывно они летят мимо меня вдоль незамерзшей протоки, быстро скрываясь из виду в мутном горизонте.
Ведь настоящая зима. И где же? В теплом Закавказье, куда улетают зимовать птицы, куда и я стремлюсь в самое холодное время года, чтобы погреться на южном солнце и сократить долгую зиму нашего Севера. Я вновь осматриваюсь кругом, гляжу на белую пелену, на хлопья падающего снега. Но тут мои мысли обрываются самым неожиданным образом. «Что это такое?» — ничего не понимая, смотрю я вперед. Мимо меня в воздухе скользят какие-то странные длинные черные ноги...
«Да это птица, это большая белая цапля!» — соображаю наконец я. Сквозь хлопья падающего снега она спешит от холода, от бескормицы в том направлении, куда летят и утиные стаи. Но в отличие от уток на фоне мутно-белого неба она почти незаметна; видны только ее длинные черные ноги.
Тяжело переживают пернатые странники такие суровые зимы. Мелкие птички становятся необычно доверчивы. В надежде найти тепло и пищу они жмутся к жилью человека, залетают в конюшни. Из водяных птиц те, которые еще не потеряли от бескормицы силы, поднимаются в воздух и летят к югу; ослабевшие остаются на месте.
Вот перед вами небольшая полынья; на ней лысухи и нырковые утки. Вы подходите к самой воде, но истощенные птицы не обращают на вас никакого внимания. Они заняты своим делом и, ныряя, пытаются с большой глубины достать пищу. Мороз крепчает; участок чистой воды с каждым часом становится меньше. Дня два, не больше, продержится здесь птица, и, когда вода сплошь покроется ледяной коркой, хромая и падая, лысухи и утки доберутся до тростников и спрячутся среди снежных сугробов и кочек. Следы дикой кошки или шакала, перья и кровь на снегу расскажут вам о их гибели.
Мало после суровых зим возвращается птиц на свою родину, и в такие годы они нуждаются в бережном отношении со стороны человека, и особенно со стороны наших охотников.
А вот другая зима.
Январь 1951 года. Я вновь в Закавказье в крошечном рыбацком поселке на берегу одного из крупных местных озер. Это озеро и рыбацкий поселок, приютившийся на его берегу, называют Мегман.
Шофер, доставивший меня, торопился обратно. Он помог выгрузить мои вещи, забежал к знакомому рыбаку и, вернувшись оттуда со связкой крупных сазанов, простился со мной и уселся в кабину. «Удачной охоты», — крикнул он мне на прощание. Несколько секунд спустя машина, поднимая за собой веселое облачко дорожной пыли, быстро катилась к лесу. Через час я уже удобно устроился в доме рыбака, достал лодку и, толкаясь длинным веслом, погнал ее по канаве к озеру.