Встречи со Сталиным
Шрифт:
В заключение Иосиф Виссарионович сказал:
— Ну, вот, и кончили, спасибо за совместную работу.
Но нам все не хотелось уходить, хотелось как-то продлить это ощущение совместной работы. А я все обдумывала, как передать товарищу Сталину детское письмо, и волновалась, как маленькая девочка.
Пошла за советом к Николаю Александровичу Булганину. Он мне сказал:
— Поднимитесь на трибуну и передайте.
Я растерялась: стала обдумывать, как подойду да с чего начну, и, конечно, упустила момент. Товарища Сталина
Остался Вячеслав Михайлович Молотов. Куда девалась моя застенчивость! Я подошла и стала ему рассказывать о настроении ребят, о нашем обязательстве. Он предложил мне передать наши письма.
Но мое не было достаточно отредактировано, я думала воспользоваться им только как конспектом в личном разговоре.
Словом, письма наши я передала только на другой день через Секретариат и с волнением следила за путешествием нашего пакета на трибуну и за выражением лица Иосифа Виссарионовича, когда он его читал. Лицо его было вдумчиво и серьезно.
И год этот, конечно, был у нас в школе лучшим годом в смысле выполнения всех обязательств, которые мы взяли на себя из любви к родине и к товарищу Сталину.
После того я много раз видела его, но чувство волнения и подъема при встречах никогда не ослабевает.
Запомнился мне также еще один день — когда я сама поднялась на трибуну рядом с товарищем Сталиным, для того чтобы от имени трудящихся женщин сказать последнее прости Надежде Константиновне Крупской.
Глубокая скорбь и волнение, оттого что я должна говорить с мавзолея Ленина, почти лишили меня дара слова. Я поднялась на трибуну и поклонилась товарищу Сталину, стараясь подавить волнение. Тогда он, точно догадываясь о моем состоянии, тепло пожал мне руку.
Это пожатие сразу вернуло мне силы и спокойствие. Я не столько поняла, сколько вдруг почувствовала, что и Сталин, и те тысячи людей, что стоят на площади, и те миллионы, что живут во всей стране, что все мы — одно монолитное целое и что я тоже частица этого целого, — и как же может тебе при этом нехватить сил, если ты черпаешь их из этого неиссякаемого источника?
И в самом деле, силы мои удесятерились, точно большая волна подхватила меня и понесла. Слова пришли сами, и, действительно, в эту минуту я говорила не за себя, а от лица всего народа. Такое единение, конечно, возможно только в нашей стране.
Третий, особенно запомнившийся мне момент, — это когда мы слушали наказ товарища Сталина перед выборами в Верховный Совет.
Каждый из нас сознавал ответственность, которая лежит на нас, народных избранниках, перед народом, которому мы обязаны служить.
Высказывалось на эту тему так много людей, сказано было так много мудрых слов, но товарищ Сталин, как всегда, сказал самое главное.
Особенное
Он говорил о Ленине с такой подчеркнутой скромностью, так отодвигая и забывая себя, как может говорить только ученик об учителе.
И он был потрясающим — этот урок скромности, данный нам тем, кто для нас равнозначен Ленину и кто вместе с ним — самое дорогое для нас в мире.
М. Чиаурели
Режиссер
ВСТРЕЧИ С ВОЖДЕМ НАРОДОВ
Благодаря чуткому отношению руководителя большевиков Закавказья товарища Берия к работникам искусств я имел счастье видеть товарища Сталина.
Должен признаться, что я был в большом волнении, готовясь к встрече с мудрым кормчим великой Страны советов. Я являюсь всего только одним из работников культурного фронта, сделавшим в сущности мало для нашей социалистической родины. И мысль о том, как я сумею держать ответ перед великим человеком нашей эры, меня совершенно разоружала.
Меня поразила необычайная простота товарища Сталина, лишенная какой бы то ни было тени «снисходительности» — той роскоши, которую обычно позволяют себе великие деятели.
B товарище Сталине сконденсирована любовь многомиллионного советского народа. И простота товарища Сталина, его доступность имеют глубокие корни, лежащие в характере советской власти.
Товарищ Сталин выразил желание вновь посмотреть мою работу «Последний маскарад».
Удивлению моему не было предела, когда я увидел, с какой живостью, с каким чисто юношеским увлечением, с какой свежестью впечатлений воспринимал он картину, кадр за кадром.
Наряду с замечаниями по поводу политической значимости того или иного эпизода товарищ Сталин дал целый ряд замечаний чисто психологического и бытового порядка.
Когда меньшевик (в исполнении Геловани) спускается в подвал на собрание рабочих и предлагает сжечь листовки, товарищ Сталин заметет:
— Пугает! Так меньшевики запугивали рабочих.
Когда меньшевик начинает писать покаянное заявление начальнику жандармского управления, Сталин замечает:
— Сдрейфил!
Затем идет эпизод «Благотворительный праздник и саду».
Товарищ Сталин замечает:
— Вы скупитесь на надписи, здесь следовало бы подчеркнуть, как проводили время оборонцы в тылу империалистической войны.
Эпизод, в котором Маруся умоляет офицера отпустить Мито, только что освобожденного из тюрьмы, воспринимается товарищем Сталиным с напряжением.
Товарищ Сталин замечает:
— Это хорошо, что офицер как бы не слышит ее. У них была инструкция не вступать в подобных случаях в разговоры.
Появление в кадре «Окопной правды» товарищ Сталин встречает с удовлетворением.