Встречи
Шрифт:
Первый наш выезд оказался для Федора Александровича, на мой взгляд, не совсем удачным. Хотя, возможно, я и ошибаюсь.
Когда мы подъехали к дому, в котором жила его школьная учительница, мне показалось, что Федор Александрович немного волнуется. Про учительницу свою он ничего нам с Антонином не рассказывал, сказал только, что не видел ее с довоенных своих школьных лет. Едва «Москвич» наш остановился у нужного подъезда, Абрамов проговорил, обращаясь ко мне (Антонин в это время дремал на заднем сиденье):
— То само, Борис, проводи меня до ее дверей. Если она дома, подождите меня в машине. Через полчаса выйду.
— На заправку бы надо съездить, Федор Александрович. За полчаса мы с Антонином управимся.
— Хорошо, заправляйтесь. Пошли.
Мы поднялись с Абрамовым на четвертый или пятый этаж. Нажимая кнопку звонка, Федор Александрович уже откровенно волновался, это я совершенно четко определил по его лицу.
Видимо, у писателя с учительницей все же была предварительная договоренность о встрече. Абрамову долго не пришлось объяснять хозяйке,
— Я — Федор Абрамов, — представился писатель.
Женщина молча прижала руки к груди и отступила в глубь прихожей, пропуская гостя. Я прикрыл за Федором Александровичем дверь.
Садясь за руль, я посмотрел на часы. Было девять часов тридцать минут. Только бы на заправочной не было очереди…
Без трех минут десять мы с Антонином Чистяковым вернулись с заправочной станции и вновь встали возле подъезда, поджидая Абрамова. Прошло пять минут, десять, пятнадцать, Федор Александрович не появлялся. И вдруг мы увидели его хромающим по улице откуда-то со стороны реки. Он подошел к машине красный от гнева и плюхнулся на сиденье рядом со мной со словами:
— То само, это бардак! Полчаса ищу вас по всему городу! Так работать нельзя. Ничего у нас с вами, то само, не получится.
Федор Александрович завелся не на шутку. Никаких объяснений слушать не хотел, гневался и на меня, и на Антонина, на что Чистяков отвечал своим обычным: «О-хо-хо, хо-хо!»
Мы уже ехали по городу, а Федор Александрович все не унимался, возмущался, распаляя себя все больше и больше. Я остановил машину, выключил мотор. Повернувшись к Абрамову, спросил:
— У вас все, Федор Александрович? Тогда выслушайте, пожалуйста, меня. С таким настроением и в такой атмосфере нам действительно ехать никуда нельзя. И вина в этом, извините, ваша. Вы дали нам на заправку тридцать минут, мы уложились в это время, какие у вас могут быть претензии? В чем наша вина? В том, что вы заблудились, или в том, что у вас неважнецкое настроение? Ничем не обоснованные ваши капризы мне просто-напросто непонятны. И, в конце концов, в лакеи к вам я не нанимался…
Я говорил, Абрамов внимательно меня слушал. Нахмуренные брови его разглаживались, приподнимались, глаза вдруг засветились усмешливо. Мне подумалось даже: уж не разыгрывает ли Федор Александрович нас с Антонином брюзжанием?
— Антонин, — Абрамов повернулся к Чистякову, — я, то само, вправду обещал через, полчаса вернуться?
— О-хо-хо, хо-хо! — вздохнул Антонин. — Всегда ты, Федор, не по делу заводишься. Голова ажно болит.
— Ну, голова-то у тебя знамо дело отчего болит. А ты, Борис, то само, не сердись. Выходит, я виноватый перед вами. Ты, когда я ворчу, не обращай внимания. У меня плохой характер. Ой, плохой характер! Знаешь что, Борис, покажи-ка ты нам с Антонином в своем городе то, что сам захочешь показать. А после обеда поедем в район. Хочу хорошую молочную ферму посмотреть.
— Хорошо, Федор Александрович, едемте.
— Куда? — спросил Антонин.
— На Лужский абразивный завод, бывший «Красный тигель». В заводской музей.
Мне показалось, что при этих словах моих Федор Александрович слегка поморщился. Но промолчал.
Главу эту начинаю я исходя из того, что читатель прочитал в книге очерк «Красный тигель». Иначе многое для него непонятным будет. Что за абразивный завод, какие такие еще тигли выпускает и зачем? Кто такой Иосиф Каспржик? И другие недоуменные вопросы могут возникнуть.
Конечно же, с моей стороны предложить Федору Абрамову посетить заводской музей (Чистяков бывал в этом музее прежде) было делом рискованным. Приехать из города музеев Ленинграда, чтобы попасть в музей заводской? Тем более человеку и писателю, тяготеющему к природе и сельской теме в своем творчестве? От одного этого предложения настроение Федора Александровича могло испортиться вконец.
Здесь я сделаю небольшое отступление. Сразу и без обиняков скажу: самым интересным в музее Лужского абразивного завода является общественный директор музея Сергей Арсентьевич Николаев. И, приглашая писателей в заводской музей, я надеялся заинтересовать Абрамова не столько экспонатами и даже историей завода, сколько личностью Сергея Арсентьевича, старейшего мастера тигельного производства. Лично я знаю Сергея Арсентьевича Николаева с детских еще лет. В послевоенные годы мы, школьники, приходили экскурсиями на «Красный тигель» и слушали его рассказы о заводе. Рассказы эти вели и другие работники завода, имена которых запомнились мне на всю жизнь: Ипатов, Галушко, Снигирев. Все они позднее и стали основателями заводского музея. Но интереснее всех и увлекательнее о заводе и людях его рассказывал нам Сергей Арсентьевич. Работать на «Красном тигле» начал он еще в двадцать седьмом году, подручным у Иосифа Каспржика. Старый мастер не сразу открыл свои тигельные секреты новой власти и потому очень не любил любопытных глаз, когда работал. Весы, на которых взвешивал Иосиф Каспржик компоненты будущих тиглей, прикрывали со всех сторон фанерные щитки, чтобы не видно было гирь. И стоило его подручному Сергею Николаеву заглянуть за оградительные щитки, как он тут же получал от мастера увесистый щелчок по лбу.
Особенно любили мы, мальчишки, слушать рассказ Сергея Арсентьевича о том, как ловили они в тигельном цеху вредителя. Замечать стали с некоторых пор, что при обжиге тигли вспучиваются в разных местах бугорками. А во время плавки металла
И еще любили мы слушать рассказ Сергея Арсентьевича о том, как прекратил свое существование в Ленинграде, не выдержав конкуренции с лужскими тиглями, концессионный завод Моргана.
В заключение своих рассказов Сергей Арсентьевич выделял всегда самым внимательным слушателям по паре досок от бочек из-под графита. Доски эти славились у мальчишек как отличный материал для самодельных лыж. Половина лужских послевоенных мальчишек, в том числе и я, каталась на «николаевских» лыжах.
Позднее нас сдружил с Сергеем Арсентьевичем лес. Мастер знал «лесной секрет», который я не мог выпытать у него много лет. Не выходя в лес, Сергей Арсентьевич всегда знал: там-то пошли лисички, там-то вышел слой белых, там-то появился белый груздь. Это «там-то» находилось порой за добрую сотню верст от города. Приходилось в час ночи садиться на псковский поезд, в три часа ночи выходить на разъезде и еще ровно три часа в темноте шагать по невидимой тропе. А потом ставь корзину на землю и укладывай в нее белые грибы. Бери столько, сколько сможешь донести до разъезда. И ни разу у нас с Сергеем Арсентьевичем не было грибной осечки. На все мои мольбы открыть свой «лесной секрет» мастер лишь посмеивался. И только тогда, когда работал уже я фотокорреспондентом в лужской газете и подарил Сергею Арсентьевичу для музея газетный архив (диван фотопленок, которые редактор приказал выбросить), мастер открыл мне «лесной секрет». Пришли мы с ним на базар, подошли к дощатым лоткам, на которых продавали «дары леса» грибники и ягодники. Говорит: «Видишь, вон тот рыжий с деревянной ногой? Гаврилов Петр. Его зять у нас на заводе формовщиком работал, а теперь лесником на Липовых горах. Так что, ежели Гаврилов на базаре с белыми грибами появился, на Липовые горы поспешай. Гавриловы всей семьей белые только на Липовых горах берут. А вон высокая старуха в белом платке. Макаровна. Она на Марусиной даче живет. Ежели ее с рыжиками или груздями на базаре увидел, дуй с корзиной на Марусину дачу. Ну а ежели волнушек «царских» захотел, за тем вон толстяком следи. Он волнушку по берегу Луги аж возле Осмино берет. До революции осминскую волнушку к царскому двору поставляли. Целые деревни только волнушку заготовляли. Чтобы грибок к грибку и не больше каждый двухкопеечной монеты…»
Выйдя на пенсию, Сергей Арсентьевич Николаев многие годы уже является общественным директором заводского музея. Как о директоре музея сказать о нем коротко можно так: музейного дела фанатик. Вся его сегодняшняя жизнь заключена в музейных делах-хлопотах. Музей хотя и заводской, но по тематике представленных в нем экспозиций давно перешагнул заводские границы, историю города и района своим вниманием охватил. Даже дверей у музея две: одна на городскую улицу выходит — заходи любой желающий, другая выведет прямо в заводские цеха тигельного участка. И рабочий от станка в обеденный перерыв даже заглянуть в музей может, и сторонний экскурсант с улицы. Если учесть, что в музее частенько различные заводские собрания и семинары проводятся, посвящение в рабочий класс и другие мероприятия, а с улицы идут в музей экскурсанты-одиночки и организованные группы с других заводов и фабрик, домов отдыха и городских школ, то станут в какой-то мере понятными дела-заботы общественного директора музея. Всех приходящих встретить надо, всем показать все, рассказать и самому кое-что послушать. К вечеру прибрать все в музее, подмести пол, а то и вымыть, а года-то уже не те. Отличительной чертой Сергея Арсентьевича, как общественного директора музея, и то является, что он, как говорят порой газетчики, «держит руку на пульсе времени». Рабочий день свой строит так, что непременно выкроит из него время побывать в заводских цехах, особенно в своем родном тигельном. И потому в курсе всех рабочих дел — и хороших, и плохих. На рабочем или партийном собрании поднимется и в присутствии директора завода примерно так скажет: «Помните, товарищи, послевоенного директора завода Блинова Александра Николаевича? Или главного инженера Гайдовского? Помыслить невозможно, чтобы в бытность их такое на заводе могло произойти, какое недавно в формовочном цехе произошло. Вся ночная смена простояла, сжатого воздуха к формовочным прессам не подали. А почему? Компрессорщик дядя Вася, видите ли, в компрессорной закрылся и заснул, и дверь выломать не удалось в компрессорную. Наутро дядю Васю пожурили, так он с расстройства пошел в магазин, вместо сдачи лотерейный билет взял и «Запорожца» выиграл. Сами знаете, товарищи, не анекдот вам рассказываю, смеяться не надо. В бытность Блинова Александра Николаевича, ежели что не ладится на заводе, Александр Николаевич — койку в цех и не уйдет с завода, пока дело не наладит. А теперь скажите: видели вы хоть раз нашего нынешного директора в цехе в ночную смену? Чтобы подошел он к человеку, поинтересовался, что и как? Почему сейчас компрессорщику дяде Васе сходят с рук преступления, за которые в бытность Блинова Александра Николаевича он пошел бы под суд? Да потому, в первую очередь, что директор наш сам частенько по заводу с налитыми глазами бродит…»