Встречи
Шрифт:
Вдруг я услышал шепот: "Эй, мсье Жюлеп, мсье Жюлеп..."
Никакого сомнения-это был Эмиль. Не очень-то много могли мы сказать друг другу. Надо сделать круг по двору, прежде чем получишь ответ на вопрос.
– Что известно об Ивонне?
– Она в лагере. Не так уж плохо...
– А Розетта?
Ответ пришел не скоро. Мы кружили по двору. Надзиратель смотрел в нашу сторону. Наконец изменившийся голос Эмиля:
– В Силезии... с января месяца... никаких известий...
Меня это потрясло. В камере я все время думал о Розетте. В Силезии. Но где же? На соляных копях, что ли? Эта девочка...
В другой раз я был дежурным по параше и вышел в коридор.
Мимо меня прошел Эмиль и шепнул: "Какое у вас имя, мсье Жюлеп?" Что за странный вопрос, я едва успел ему ответить.
Когда я снова увидел его на прогулке, я спросил:
– Что же сделала Розетта?
Он ответил:
– Ничего, выполнила свой долг...
Тип с черного рынка говорил, что с нами плохо обращаются потому, что в этой тюрьме полно коммунистов и это бросает тень на всех прочих. И косился в мою сторону. Я объяснил ему, что я совсем не коммунист и даже не деголлевец...
– Однако вы же политический, - ответил он.
– Значит, вы должны выбрать...
Как-то вечером в тюряге поднялся тарарам. Хлопали двери, слышался топот ног туда-сюда... Мы трое переглядывались в смутной тревоге. Что там происходит? Потом шаги в нашем коридоре, звук ключа в замке. Было уже совсем темно. Дверь распахнулась. Лампа в руке надзирателя, рядом второй надзиратель, а позади трое заключенных вроде бы отдают им приказания.
Голос Эмиля:
– Вон тот, в глубине... Вандермелен...
И надзиратель говорит:
– Вандермелен, выходите.
Что это такое? Бунт? Эмиль объяснил: "Коллективный побег".
Мои сокамерники возрадовались, но их толкнули обратно в камеру: только политические... Как они обозлились!
Никогда я не видел, чтобы все было так прекрасно организовано. Начальник тюрьмы вел себя как послушный мальчик, часть надзирателей перешла на сторону заключенных, других связали.
Восставшие заменили полицию. Они проверяли списки вместе с начальником. Эмиль говорил: "Выпускать только патриотов..." Он и меня считал патриотом. И должен сказать, я этим гордился.
Не буду подробно рассказывать о дальнейшем: ночной грузовик, ужасное происшествие под железнодорожным мостом, приезд в горную деревню, славные люди, спрятавшие нас, принесшие нам одежду, необыкновенная доброта всех жителей. Я никогда не думал, что в нашей стране так много самоотверженности, так много смелых людей. Не нахожу для них других слов... смелые люди... Эмиля уже с нами не было. Нас разбросали маленькими группами. Со мной был адвокат из Клермона, два деголлевца, с одним из них я был знаком, один мой коллега и крестьянин из департамента Дром. Нас сбежало восемьдесят человек, можете себе представить?!
И вот меня уже зовут не Вандермелен и даже не Жюлеп. У меня бумаги на имя Жака Дени. Настоящие, хорошо изготовленные бумаги, не такие, как те, что спекулянты продали злосчастному еврею, которого я приютил.
Люди в деревне кое-чем снабдили меня, и я смог добраться до М... где мои друзья И... (я не хочу их компрометировать) жили в красивом маленьком замке. Они дали мне время осмотреться.
Конечно, они не слишком обрадовались, увидев меня. Но вели себя корректно. Поль И... никак не мог успокоиться: он задавал мне кучу вопросов. Больше всего его тревожило, что нас так хорошо приняли в деревне.
– Так, значит, - говорил он, - в этой маленькой, заброшенной в горах деревушке они теперь все коммунисты?
– Почему коммунисты? Ничуть не бывало. Просто добрые люди. У них там комитет Национального фронта...
Но это не успокаивало Поля И... .
– Меня пугает, - говорил он, - что это принимает такие размеры...
Я отмалчивался, а про себя решил, что долю у них не задержусь. Раз уж его пугают, видите ли, вовсе не боши, хотя из его окон видно, как они едут с пулеметами по дороге, чтобы обрушиться на партизан на плоскогорье Л... , где, говорят, они скрываются. Нет.
Пробираясь с места на место, я спустился в город. Мне помогли друзья, а потом я отыскал Протопопова, того самого Протопопова, сына генерала, фотографа нашей газеты, с которым я был когда-то у Эмиля. Можете себе представить, он был вне себя, просто вне себя. Он надеялся только на Советский Союз.
Говорил, что его отец был круглым идиотом и ни черта не понимал, а себя считал несчастным, потому что он не в России и не может сражаться вместе с Красной Армией за свою родину. Я по-прежнему не знал, чем именно он занимается, но он работал в крупном иллюстрированном еженедельнике и доставал мне работу с построчной оплатой, вроде подписей к фотографиям; их главный редактор, видимо, приличный человек. Мне не надо там появляться: я подписываюсь Одетта де Люсон. Никто не догадается, что под таким именем скрывается Жюлеп. На жизнь мне хватает.
Городок, где я живу, небольшой. Сначала я ни с кем не разговаривал. Теперь часто встречаюсь с кюре. Горячая голова этот кюре. У него собираются для тайных переговоров люди с военной выправкой. Он организовал женскую мастерскую, где местные жительницы из мелкой буржуазии и даже работницы (тут есть маленькая лимонадная фабрика) заняты какой-то неведомой работой, но все понимают-какой. Что, если б сказать об этом в 1940 году! А теперь так повсюду в стране. Я хожу слушать радио к мяснику. Вот вам еще один чудак. Он выдает мясо куче каких-то беженцев, не имеющих карточек. Всем известно, что доктор лечит людей из находящегося поблизости маки. Недавно у него лежал раненый. В городке с виду все спокойно, но если присмотреться поближе... К мяснику нередко приходят люди, очень похожие на тех, кого под большим секретом принимает кюре. Все они говорят более или менее так же, как Эмиль. Кто они, я не знаю. Они говорят о войне, которая ведется помаленьку в Италии, у них есть сведения о том, что происходит в Виши, они вкалывают булавки с флажками в карту русского фронта.