Встречи
Шрифт:
Я смотрел на лица командиров, сам напряженно думал, но так и не мог понять, какие силы могут не дать водам Сиваша вновь залить дно.
А Фрунзе медленно говорил. Его тонко отточенный карандаш чертил по карте.
– Если не преградить Сиваш, наши части на Литовском полуострове могут быть отрезаны. Главная наша задача - захватить вал! Атаковать непрерывно!
– Фрунзе помолчал.
– Немедленно мобилизовать всех жителей Строгановки, Владимировки и других близлежащих деревень, чтобы они в несколько часов построили предохранительные сооружения
Перекрыть Сиваш!.. Этот приказ получили члены ревкома Строгановки Ливиненко и другие. Не прошло и десяти минут, как вся Строгановка пришла в движение… Телеги выезжали из ворот, неслись к церковной площади. Здесь их уже ждала саперная рота.
И вот сотни людей вступили на дно Сиваша, вооруженные лопатами. Это было тоже сражение, упорное и отчаянное. Вода наступала, как враг. И с ним сражались, преграждая ему дорогу.
По приказу начальника штаба дивизии я перевозил на другую сторону Сиваша обоз с водой и продовольствием.
Глоток воды!.. Его ждали бойцы. Он был не менее важен, чем оружие. Вода «Гнилого моря» для питья непригодна, а там, где сражались наши дивизии, колодцев не было.
В эту ночь решился исход сражения. Выход на позиции по дну Сиваша оказался решающим. В напряженных боях постепенно иссякала сила вражеских дивизий. Врангелевцы все больше понимали, что они зажаты и спасти их может быстрое отступление.
На рассвете девятого ноября белые отошли на свои последние позиции у Юшуня.
Над Перекопом взвился красный флаг.
Степи Таврии!.. Они помнят, как звенели копыта красной конницы по мерзлой земле. Красные войска через Перекоп ворвались в Крым.
Я получил тогда из рук Михаила Васильевича Фрунзе почетный клинок. Вот он, висит над моей кроватью. Взгляни, на ножнах выгравировано мое имя.
ПАРТБИЛЕТ
Может ли быть в жизни человека час горше и тяжелее, чем тот, когда товарищи, с которыми ты равен и перед жизнью и перед смертью, с которыми, казалось, ты делишь все - и опасность, и тяжелый труд, и глоток солоноватой, теплой воды, - вдруг отказывают тебе в доверии?!
Это произошло на Волге в самые напряженные дни октябрьских боев. Уже веяло по дымным землянкам горячим ветром приближающегося большого наступления. Мы не знали, где и когда оно начнется, но были твердо убеждены: оно уже не за горами. В эти дни только в одной нашей бригаде больше ста человек подали заявление о приеме в партию. И одному из них было отказано. Это был Василий Логинов, мой боец.
Сейчас, по прошествии многих лет, когда я вспоминаю Василия Логинова, его костлявые узкие плечи, его растерянное лицо, освещенное тусклым светом «летучей мыши», и всех нас, его товарищей, вынесших свое жестокое решение, я отчетливо понимаю, что я и сам проходил вместе с ним суровое испытание, но не выдержал его. А жизнь мне готовила уже такой урок, который я запомнил навсегда, не мог не запомнить.
До этого, с высоты своих двадцати двух лет, я снисходительно
Что же заставило нас так жестоко отказать Логинову в исполнении его заветного желания? Дело, казалось, было простое и ясное. Но я еще не знал тогда, что есть на свете такие простые и ясные дела, которые могут повернуться неожиданно какой-то новой стороной и оказаться совсем не такими-то простыми, как только что представлялось.
Все началось с того сумеречного, дождливого утра, когда в мою батарею прибыла группа молодых, необстрелянных бойцов, и среди них этот невысокий, нескладный парень с большой головой на тонкой шее, сразу выделившийся среди других своей молчаливостью и медлительностью. На вид ему было больше двадцати лет, а на самом деле недавно исполнилось восемнадцать. Он был северянин, из Карелии, и работал где-то на лесосплаве. Я представлял себе лесогонов людьми могучими, кряжистыми, и, когда мой новый боец сказал мне, что ходил на плотах, я ему, признаться, не поверил. В моем представлении люди, умеющие побеждать стихию, должны были обладать другой статью.
По-разному складываются судьбы. Одни приходят в коллектив и быстро завоевывают всеобщее уважение; к другим долго присматриваются, прежде чем поймут, чего они достойны; а есть и такие, что сразу оказываются предметом насмешек. Иной человек всегда в чем-нибудь виноват, всегда у него что-нибудь не в порядке, и то, что другому сходит с рук, этому никогда не прощается. О нем говорят на всех собраниях, и обязательно плохо.
Логинов, как говорится, с ходу попал в эту группу - на второй же день после прибытия в батарею.
Накануне был тяжело ранен связной командира полка, и начальник штаба приказал командиру нашего дивизиона выделить человека, который срочно бы доставил в штаб бригады пакет с донесением. Как это получилось, уже не помню; приказ катился и катился от одного начальника к другому, и вскоре рядовой Логинов прибыл в блиндаж начальника штаба за пакетом.
Как раз в эти дни наша армия потеснила противника, оставившего нам такие густые минные поля, что их не только в один день, но даже и в месяц не снимешь. Поэтому минеры проделали в них кое-какие проходы, а вокруг поставили вехи с грозными надписями: «Мины!»
Логинов благополучно добрался до штаба бригады. Честь честью сдал пакет и повернул назад. Кружным путем, каким он шел туда, ему опять нужно было петлять по балкам километра четыре. А уже смеркалось. Он торопился и вдруг увидел полевую дорогу, которая круто забирала наверх и уходила влево - к той редкой, избитой снарядами роще, где располагалась батарея.
Дорога эта была так гладко укатана и казалась такой безопасной, что он смело двинулся по ней и через полчаса уже ел в своем блиндаже из котелка остывший суп.