Встречный ветер. Повести

Федоров Павел Ильич

Еще до рассвета Осип Петрович проводил Кудеярова в лес, туда же снесли и мешок с продуктами.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Иван Магницкий привел в лес и Сороку, которого он нашел на берегу Августовского канала в бессознательном состоянии. Кроме ноги у Сороки оказалось простреленным правое плечо. От большой потери крови и истощения Сорока спал почти круглые сутки. Его поили молоком, куриным бульоном. Могучий организм взял свое, и Сорока стал быстро поправляться. Остался в живых, как он рассказывал, чудом. Когда фашистские танки ворвались на заставу, он, раненный, лежал в пулеметном окопе второй траншеи, через которую прошел

танк, и его засыпало землей. Ночью он выбрался и добрался до канала, там напился воды и заснул в кустах мертвым сном. Он только помнил, что иногда просыпался, пил в канале воду и снова засыпал. Его случайно обнаружила какая-то женщина из Новичей, сообщила об этом жене Магницкого, а та — Ивану, после чего Сороку разыскали и доставили в лес. Сейчас он сидел около шалаша, худой, почерневший. Горбинка его носа была чем-то ободрана, подернулась вишневого цвета рубцом, отчего резко изменилось осунувшееся сухощавое лицо Игната. От угла губ, через высокий покатый лоб жизнь зло и небрежно суровой росписью прочертила преждевременные морщины. Все дни Сорока почти ни с кем не разговаривал, на расспросы отвечал неохотно и все время к чему-то настороженно прислушивался.

— Ты чего все хмуришься? — спросил его Бражников.

— Нет причины веселиться, Максим, — хмуро ответил Сорока, ломая пальцами краешек лубка, в котором покоилась раненая нога.

Лубок этот соорудил Бражников из еловой коры.

— Ничего, поправимся, партизанить будем, — сказал Бражников.

— Сейчас из меня такой партизан, как из турки поп. Куда к черту партизанить! Нога — що твое гнилое бревно, а руки — даже цигарки не можу скрутить… Партизан! — Сорока сердито сплюнул и поморщился.

Игнат вдохнул теплый запах прелого леса, который показался ему приторным и тяжелым. В шалаше скопилось шестеро раненых — трое пограничников и трое артиллеристов. Здоровых было двое: Магницкий и его сын Петро. Знойная тишина леса нагоняла на Сороку столько тревожных дум, что разобраться в них было очень трудно. Думы были какие-то тоскливые, враждебные характеру Сороки. Они обжигали душу солдата своей мрачностью, выплетали такие несуразные и грубые узоры, что сердце Игната начинало гореть так же, как обжигала его раны нудная, неутихающая боль во всем теле. Однажды он сказал Бражникову:

— Знаешь, Максим… В случае если фашисты нас обнаружат, ты сразу же пришей меня к земле из карабина — и точка…

— А здорово ты придумал! — многозначительно покачав головой, ответил Бражников. — Я уж для тебя давно пулю приготовил, да и для Чубарова с Румянцевым, и для батарейцев. У них тоже ноги перебитые. Так и быть, палачом вашим стану… Как только тебе не стыдно говорить мне такие слова!

С этого дня Бражников начал по-своему поднимать настроение товарищей. Он устраивал утром общий подъем, заставлял — кто как мог — делать зарядку, умываться и бриться, готовить завтрак, чистить оружие. Он ввел строгую дисциплину, установил посты и заставлял нести службу всех без исключения. Солдаты, привыкшие к дисциплине, как-то сразу же подтянулись, появились бодрость, шутки. По ночам Иван Магницкий отсутствовал, добывал продукты и медикаменты, а днем спал или готовился к ночному походу и на рыбную ловлю. Надо было прокормить восемь человек! Сороке Бражников приказал помочь Петру изучить винтовку. Сорока воспрянул духом и охотно согласился.

— Собери мне затвор и назови все части, — говорил Сорока Петру.

— Это рукоятка затвора, это будет боева лычина, это выкидыватель…

— Выбрасыватель, — поправлял Игнат. — Сколько тебе, Петро, лет? Восемнадцать, поди.

— Откуда! Зимой шестнадцатый тольки спочався, — сожалея, что ему так мало лет, со

вздохом отвечал Петро.

Ему неприятно было, когда Сорока подшучивал над ним, как над мальчишкой, но он охотно выполнял все советы пограничника.

— Ты меня научи белорусскому языку, — миролюбиво говорил Сорока.

Он успел полюбить этого добродушного аккуратного паренька и восторгался певучестью его речи. Часто они с ним поругивались, но дружили крепко.

— Можаце не сумневацца, товарыш Сорока, адкроем вучение, только я тоже на тебя крычать буду…

Во время таких занятий и нагрянули в лагерь незнакомые люди. Их было трое. Стоявший на посту Бражников подпустил их на самое близкое расстояние и увидел, что они были все вооружены автоматами и пистолетами. Максим крикнул: «Стой!», но передний даже не остановился, а только негромко и спокойно проговорил: «Не шуми, свои». Это смелое спокойствие заставило Максима опустить карабин и выйти из кустов. В переднем человеке он узнал секретаря райкома партии Викторова, удивился, растерялся и обрадовался этим неожиданным людям так, как, пожалуй, ни разу не радовался даже в самые счастливые минуты своей жизни.

— Много вас здесь? — поздоровавшись, спросил Сергей Иванович Викторов.

Бражников ответил, с любопытством поглядывая на двух других спутников Викторова, походивших не на партизан, а скорее всего на добродушных хозяйственников, пришедших в лес на охоту с новеньким оружием.

— Винтовки у всех есть? — расспрашивал Викторов Бражникова, когда подходили к шалашу.

— Так точно, у всех, — ответил Максим.

— Добро! Здравствуйте, товарищи! — Викторов поправил на плече автомат и подошел к лежавшим под елкой раненым.

На разостланной плащ-палатке были разбросаны части винтовки. Петро растерянно сжимал в руках собранный им затвор и так же, как и другие, обрадованно, по-юношески восторженно смотрел на настоящих партизан, которых ему пришлось увидеть первый раз в жизни. Викторова Петро хорошо знал, он не раз бывал у них в доме, другой — повыше, в серой шляпе — был директор зареченской школы, а третий — широколицый, в синей кепке начальник лесничества. Когда-то вместе с отцом Петра он работал на лесосплаве. На них были новые, еще не успевшие измяться костюмы, модные ботинки и шелковые носки.

— Покалечили, товарищ Сорока? — присаживаясь около Игната, спросил Сергей Иванович.

— Так точно, есть трошки! — посматривая на Викторова, как на чудо, ответил Сорока.

Ему и в голову не могло прийти, что он может увидеть здесь в такое время секретаря райкома партии. Спутники Викторова, казалось, совершенно не обратили внимания на раненых и попросили у Петра воды. Попили, вытерли губы беленькими платочками — ну, как на празднике! Но Сорока сердцем почувствовал, что все это временное. Эти серьезные пожилые люди, конечно, собирались с секретарем райкома делать какое-то большое дело. Сорока понимал, что от них теперь зависит вся его судьба и судьба его товарищей. Раз они ничему не удивляются, то пришли не случайно.

— Значит, товарищ Викторов, теперь вы вроде как партизаны? — робко спросил Сорока.

— Вроде так… — улыбнувшись своей чистой строговатой улыбкой, сказал Викторов.

— Тоже, значит, не успели эвакуироваться? Понятно. Автоматы у вас новенькие, «ППД», — со знанием дела проговорил Сорока.

— Эвакуироваться, говоришь? — переспросил Викторов. — А мы и не собирались уезжать.

— Как так? — не понимая, спросил Игнат.

— Очень просто. Мы остались по приказу партии и командования. Не дадим фашистам спокойно жить на нашей советской земле! Нет, покоя им не будет! Давайте-ка, хлопцы, выздоравливайте поскорее. Люди нам очень нужны.