Вся правда о Муллинерах (сборник)
Шрифт:
— Низкий хитрец, миледи, — уточнил дворецкий. — Книга ему понадобилась! Уловка, и ничего больше.
— Продолжайте бдеть, Симмонс.
— Всеконечно, миледи.
Дадли сидел на кровати и отдувался. Ничего подобного с ним прежде никогда не случалось, и на какое-то время потребность в пище угасла в нем, сменившись более возвышенным страданием. Больше всего на свете он не терпел выглядеть последним идиотом, а все нервы в его теле твердили, что во время недавней беседы он, несомненно, выглядел самым последним из самых последних идиотов. Уныло уставившись в одну точку, он мысленно заново пережил
А потом — сначала чуть-чуть, но все усиливаясь и усиливаясь — голод вновь заявил о своих правах.
Дадли стиснул зубы. Необходимо было что-то предпринять, чтобы его утихомирить. Необходимо было так или иначе помочь духу восторжествовать над материей. Он поглядел на книгу, которую выхватил с полки, и впервые за эту ночь почувствовал, что Судьба ему улыбнулась. В библиотеке, несомненно забитой всяческой трухой, он с первого же захода сумел ухватить «Пешком по Европе» Марка Твена, книгу, которую не брал в руки с детства, но всегда намеревался перечитать. Именно та книга, которая поможет забыть о муках голода, пока этот молочный поезд не отойдет от платформы.
Он открыл ее наугад и был потрясен, обнаружив, в какой мере Судьба потешается над ним.
«Сейчас, когда я пишу эти строки (читал Дадли), меня преследует мысль, что я уже много месяцев не ел ничего питательного и сытного, но скоро-скоро я угощу себя обедом — скромным, в обществе только меня самого. Я выбрал несколько блюд и составил маленькое меню, которое отправлю домой с предшествующим пароходом, и меня с пылу с жару будет ждать следующее…»
Дадли пробрала холодная дрожь. На него нахлынули воспоминания детства, когда он впервые прочел то, что следовало за этой фразой. Вся страница врезалась ему в память, так как проштудировал он ее в школе, томясь от непреходящего волчьего аппетита и не имея средств приобретать что-нибудь в школьной лавочке для поддержания сил в промежутках между школьными трапезами. Читать ее и тогда было пыткой, ну а теперь, он знал, это будет пыткой вдвойне.
Ничто, твердо решил он, не заставит его читать дальше. Поэтому он тут же прочел:
Редис. Печеные яблоки со сливками.
Жареные устрицы, тушеные устрицы.
Лягушки.
Американский кофе с настоящими свежими сливками.
Американское сливочное масло.
Жареная курица по-южному.
Жаркое из вырезки.
Картофель по-саратогски.
Цыплята на вертеле по-американски.
У Дадли вырвался слабый стон. Он попытался закрыть книгу, но она отказалась закрываться. Он попытался отвести глаза от страницы, но они устремлялись к ней, как почтовые голуби к родной голубятне.
Ручьевая форель из Сьерры-Невады.
Озерная форель из Тахо.
Фаршированная баранья голова по-новоорлеански.
Миссисипский черный окунь.
Жаркое по-американски.
Жареная индейка по рецепту Дня благодарения.
Клюквенный соус. Сельдерей.
Жареная дикая индейка. Вальдшнеп.
Нырок по-балтиморски.
Степной тетерев по-иллинойcски.
Куропатки
Опоссум. Енот.
Грудинка с фасолью по-бостонски.
Грудинка с зеленью по-южному.
Дадли поднялся на ноги. Он не мог долее терпеть. Его предыдущая вылазка на поиски пищи давала не слишком благоприятные прогнозы на продолжение подобных попыток, однако настает час, когда человек перестает считаться с возможными помехами. Он снял ботинки и на цыпочках вышел из комнаты. По коридору, теперь залитому светом, ему навстречу двинулась такая знакомая фигура.
— Ну? — сказал Симмонс, дворецкий, поднимая ружье к плечу и любовно поглаживая пальцем спусковой крючок.
Дадли посмотрел на дворецкого, и сердце у него ушло в пятки.
— А! Наше вам, — сказал он.
— Что еще вам понадобилось?
— О… э… ничего.
— Марш назад в комнату!
— Знаете, вот что, милейший, — сказал Дадли, в отчаянии отправляя осмотрительность ко всем чертям. — Я умираю с голоду. Абсолютно умираю. Так по доброте душевной вы бы не смотались в кладовую или куда-нибудь там еще, не принесли бы мне парочку бутербродов?
— Марш назад в комнату, подлый пес! — прорычал Симмонс с такой страстностью, что Дадли, пошатываясь, отступил в указанную комнату просто от изумления. Он ни разу не слышал, чтобы дворецкие изъяснялись подобным образом. Он никак не предполагал, что они способны на такое.
Дадли надел ботинки и, шнуруя их, напряженно размышлял. В чем, собственно, спрашивал он себя, дело? Какая идея стоит за всем этим? То, что хозяйка дома, встревоженная шумом в ночи, могла призвать себе на помощь дворецкого с огнестрельным оружием, было еще понятно. Но зачем этому типчику понадобилось разбивать бивак у него под дверью? Ведь они же знают, что он друг дочери дома.
Дадли все еще бился над этой загадкой, когда странное четкое постукивание привлекло к себе его внимание. Постукивание это раздавалось через неравные промежутки и как будто доносилось со стороны окна. Он привстал с кровати и прислушался. Постукивание раздалось снова. Он подкрался к окну и выглянул наружу. И в тот же миг что-то очень твердое больно стукнуло его по лицу.
— Извини! — произнес голос.
Дадли подскочил. Взглянув в том направлении, откуда донесся голос, он обнаружил, что слева от его окна из стены выдается узкий балкончик. На балкончике, залитая серебряным лунным светом, стояла Роберта Уикхем. Она сматывала бечевку, к концу которой был привязан крючок для застегивания пуговичек на ботинках.
— Извини, пожалуйста, — сказала она. — Я старалась привлечь твое внимание.
— И привлекла, — сказал Дадли.
— Я думала, ты спишь.
— Сплю! — Жуткая ироническая гримаса исказила лицо Дадли. — Неужели в этом доме хоть кто-то спит? — Он наклонился вперед и понизил голос: — Послушай, твой чертов дворецкий совсем спятил.
— Что-что?
— Он стоит на страже у моих дверей с огромной гаубицей. А когда я только что попытался высунуть голову в коридор, он на меня зарычал.
— Боюсь, — сказала Бобби, ухватив крючок, — он считает тебя грабителем.
— Грабителем? Но я же без всяких экивоков прямо сказал твоей матери, что я твой друг.