Вся правда о Муллинерах (сборник)
Шрифт:
— А в «Дом вдали от дома» она тоже зашла по предписанию врача? — въедливо осведомился полицейский.
— Я был бы весьма удивлен, узнав, — сказал епископ, — что моя дорогая супруга оказалась в окрестностях упомянутого вами заведения.
— Вы там тоже были, я вас видел.
— Абсурд!
— Я видел, как вы поставили фонарь констеблю Букеру.
— Смешно!
— Если вас там не было, — сказал полицейский, — так почему на вас матросский костюм?
Епископ поднял брови.
— Я не могу допустить, чтобы мой выбор костюма, — сказал он, — сделанный (едва
— И капитан Флинт, — сказала Гипатия.
— И, как ты говоришь, капитан Флинт.
Полицейский грозно нахмурился. Как мастер ведения дискуссии он вынужден был признать, что столкнулся с более сильными противниками. И все-таки, словно бы он говорил себе, должен же быть ответ даже на эти неопровержимые доводы, которые он только что выслушал. Чтобы смазать свой мыслительный механизм, он взял стаканчик с «Взбодрителем» и зельтерской и осушил его одним глотком.
Тут же — будто след дыхания, испаряющийся со стали, — хмурое выражение стерлось с его лица, сменившись улыбкой невообразимой доброты и благожелательности. Он вытер усы и засмеялся какому-то приятному воспоминанию.
— Смеху было! — сказал он. — Когда старик Букер перекувыркнулся. Даже не знаю, видел ли я когда-нибудь удар лучше. Четко, чисто… И ведь всего дюймов шесть размаха, верно? Видно, вы в свое время боксировали, сэр.
В ответ на улыбку полицейского суровая непреклонность исчезла с лица епископа. Он уже не походил на Савонаролу, обличающего людские грехи, и вновь обрел обычное добродушие.
— Угадали, констебль, — сказал он, просияв. — Когда я был несколько моложе, то два года побеждал в открытом чемпионате среди младших священников в тяжелом весе. Видно, старая сноровка не ржавеет.
Полицейский снова засмеялся:
— Что так, то так, сэр. Но, — продолжал он с досадой, — понять не могу, зачем было устраивать такую заварушку? Наш чурбан-инспектор говорил: «Устроите налет на „Дом вдали от дома“, ребята, понятно?» Ну, мы и устроили. Только у меня не лежало к этому сердце, и у остальных сердце к этому тоже не лежало. Что, спрашивается, плохого, если люди разумно повеселятся? Я так считаю. Ничего тут плохого.
— Абсолютно так, констебль.
— Вот я и говорю, пусть люди веселятся, как им нравится, вот что я говорю. А если полицейские привяжутся, врежьте им в глаз, говорю я, ну как вы — констеблю Букеру. Вот что я говорю.
— И правильно, — сказал епископ, оборачиваясь к жене. — Человек большого ума, не правда ли, моя дорогая?
— Его лицо с самого начала показалось мне очень симпатичным, — сказала леди епископша. — Как вас зовут, констебль?
— Смит, дамочка, но называйте меня Сирилом.
— Разумеется, — сказала леди
— Может, и так, дамочка. Мир тесен.
— Хотя, насколько помнится, их фамилия была Робинсон.
— Такова жизнь, дамочка, так ведь? — сказал полицейский.
— Именно так, Сирил, — сказал епископ. — Ваша правда.
Это пиршество любвеобилия, которое с каждой минутой становилось все более вязким и липким, нарушил холодный голос Гипатии Уэйс.
— Ну, должна сказать, — сказала Гипатия, — и хороши же вы!
— Кто хороши, дамочка? — осведомился полицейский.
— Да эти двое, — объяснила Гипатия. — Вы женаты, констебль?
— Нет, дамочка. Я всего лишь одинокая щепка, несомая рекой жизни.
— Ну, во всяком случае, я уверена, вы знаете, что такое любовь.
— И еще как, дамочка.
— Ну так я люблю мистера Брейси-Гаскойна. Возможно, вы с ним знакомы. Вы ведь подтвердите, что он — человек высочайших нравственных достоинств.
— Самых что ни на есть, дамочка.
— Ну так я хочу выйти за него замуж, а мои дядя и тетя, вот эти самые, не позволяют мне. Говорят, что он суетная никчемность. И только потому, что Ронни любит танцевать. А сами протирают подметки, отплясывая. Разве это честно?
Она уткнула лицо в ладони, подавляя рыдание. Епископ и его супруга переглянулись в полном недоумении.
— Не понимаю, — сказал епископ.
— И я, — сказала леди епископша. — Деточка моя, почему ты говоришь, будто мы не согласны на твой брак с мистером Брейси-Гаскойном? Откуда ты это взяла? Во всяком случае, что касается меня, пожалуйста, выходи за мистера Брейси-Гаскойна. И думаю, я говорю также и от имени моего дорогого мужа.
— Вот именно, — подтвердил епископ. — Абсолютно.
Гипатия радостно вскрикнула:
— Правда? У вас нет возражений?
— Ну конечно. Сирил?
— Ни единого, дамочка.
Лицо Гипатии омрачилось.
— Боже мой! — сказала она.
— Что случилось?
— Так мне же придется ждать не один час, прежде чем рассказать ему. Только подумайте! Ждать и ждать!
Епископ засмеялся своим заразительным смехом:
— Зачем ждать, моя милая? Чем скорее, тем лучше.
— Но он же лег спать…
— Так разбуди его, — сердечно посоветовал епископ. — Вот что я предлагаю. Ты, я, Присцилла — и вы с нами, да, Сирил? — отправимся сейчас же к нему, станем у него под окном и закричим.
— Или будем бросать в окно камешки, — предложила леди епископша.
— Разумеется, моя дорогая, если ты предпочитаешь этот способ.
— А когда он высунет голову, — сказал полицейский, — может, будем держать наготове садовый шланг и обдадим его? Вот смеху-то будет!
— Мой милый Сирил, — сказал епископ, — вы умеете предусмотреть все. Непременно употреблю свое влияние на власти предержащие, чтобы вас возвели в ранг, который предоставит вашим талантам более широкое поле деятельности. Так в путь! Вы с нами, мой милый Муллинер?