Вся синева неба
Шрифт:
В обед они почти не едят. Ничего существенного. Конфету, апельсин. После обеда Жоанна рисует, а Эмиль осваивает кулинарию. Однажды он печет песочное печенье, в другой день пряники. Они полдничают и пьют чай. Варят супы. Делают новые украшения к Рождеству. Скоро не останется больше места на камине и на узком подоконнике для их самодельных свечей, бумажных шаров и миниатюрных елочек, сделанных из веток. Сон часто застает их в ходе создания одного из шедевров или во время партии в «Монополию».
Эмиль все чаще теряет память, особенно по утрам. Обычно ненадолго. Он спрашивает Жоанну, где они находятся и как сюда попали. Жоанна не
— Он скоро придет. Он недалеко.
Иногда он погружается дальше в прошлое, говорит об экзаменах, к которым должен готовиться, о Рено, который зайдет за ним, чтобы идти играть в футбол. Он, должно быть, очень любит Маржори, потому что он ласков в эти моменты, не такой, как с Лорой.
Жоанна потихоньку привыкает. Это не так трудно, как в первый раз. Она старается не перечить ему, говорить неопределенно. Он скоро приходит в себя. А потом, кажется, ничего не помнит о том, что произошло. Достаточно ни о чем не напоминать, и все снова входит в колею.
Как-то утром, однако, происходит нечто более серьезное. Жоанна моет посуду, рассеянно поглядывая в окошко, и вдруг различает что-то темное на снегу. Ей требуется несколько секунд, чтобы понять, что это одежда… а точнее, тело в одежде. Тело, лежащее на земле. Чашки с грохотом падают в раковину, отчего вздрагивает Пок у камина. Хлопает входная дверь. В следующую секунду Жоанна уже на улице в своих толстых зеленых носках.
— Эмиль!
Она бежит так быстро, как может, по глубокому снегу.
Мистик мчится ей навстречу, виляя хвостом.
— Эмиль!
Он лежит, уткнувшись лицом в снег, как будто упал ничком. Ей кажется, что он весит тонны. Она кричит:
— Эмиль! Эмиль! Проснись!
Но он недвижим. Он без сознания. Она хватает его за плечи, трясет, пытается перевернуть. Проклинает себя, такую слабосильную. Мистик бегает вокруг, лает, как будто хочет кого-то позвать. Соседа, кого-нибудь.
— Эмиль!
Она быстро размышляет, стараясь не поддаваться панике. Бежит в пристройку и возвращается через несколько секунд с простыней. Стоя на коленях в снегу, пытается перекатить безжизненное тело Эмиля на простыню. Когда ей это удается, она видит, что лицо у него лиловое, местами опухшее. Она не знает, сколько времени он пролежал без сознания лицом в снегу. Но с облегчением отмечает, что теплое дыхание еще вырывается из его ноздрей. Она встает, отталкивает Мистика, который отчаянно лает, путаясь в ногах, и, надрываясь, тащит по снегу простыню с телом Эмиля. Тяжело, но она тащит, выбиваясь из сил, добрых пять минут. И сползает по двери в прихожей, обессиленная.
Она дает себе несколько секунд, чтобы оправиться от шока, от приложенных усилий. Тепло пристройки потихоньку окутывает ее. Эмиль дышит. Он так и лежит на белой простыне на полу в прихожей, и перед ее глазами мелькает видение, леденящее кровь: то же тело, на том же белом саване, через короткое время. Вот только дышать оно больше не будет.
Она вынуждена закрыть глаза, чтобы отогнать эту картину,
Она, однако, не слышит собственного крика. Только чувствует бурю в груди, что-то, сметающее все, разрушающее до основания ее мир. Какие-то люди в воде, какие-то люди вытаскивают ее малыша. Она кричит, надрывая горло:
— Оставьте его! Оставьте его в покое!
Голос у ее уха что-то говорит, она не все понимает.
— Они принесут нам его. Они сейчас тебе его принесут. Успокойся, Жоанна.
Ей не дают двигаться. Один из людей несет Тома на руках. Том весь мокрый. Глаза у него закрыты, как будто он спит. Она падает, не чувствуя, как ее колени разбиваются о камни. Она только знает, что протягивает руки вперед, что Тома кладут на землю перед ней. Но люди стоят вокруг. Они не дают ей взять Тома на руки и уйти с ним далеко, подальше отсюда, подальше от этого проклятого озера и от Леона. Кожа Тома ледяная. Нос совсем твердый. Она царапается, дерется, бьет всех этих людей вокруг, всех тех, что не дают ей забрать своего малыша, унести его подальше отсюда.
— Они достали его из воды. Постарайся успокоиться, Жоанна.
Она умирает, тихо умирает на берегу. Умирает, глядя, как уходят люди в черном, уносят с собой ее малыша, запирают его в фургоне. Она умирает лицом в землю, содрогаясь от боли, надеясь никогда больше не проснуться.
Она чувствует, как ее снова сжимают, снова зовут, снова повторяют:
— Жоанна, Жоанна, успокойся.
Она больше не в лесу. Пол холодный и твердый. Она в коридоре пристройки. Ее обнимает Эмиль. Он с ней говорит. Она скорчилась у двери, зажав руками уши. Ее лицо залито слезами. Она раскачивается взад-вперед. Дышит с трудом.
— Перестань, Жоанна. Все будет хорошо.
Он пытается отнять ее руки от ушей, и она понимает почему. Она расцарапала себе щеки. Разодрала кожу. Эмиль умоляет:
— Жоанна, перестань. Я здесь. Пожалуйста.
Она дает себя обнять. Пытается перевести дыхание.
— Что случилось?
Она отвечает отрывисто:
— Они забрали Тома.
Они так и сидят в холодной прихожей пристройки. Ни у него, ни у нее нет сил подняться и дойти до комнаты. Эмиль прикрывает Жоанну белой простыней, на которой он очнулся, потому что она дрожит всем телом, как в тот вечер, когда он нашел ее на пляже.
— Расскажи мне про Тома.
Она поднимает на него растерянные глаза. Щеки перепачканы. Губы приоткрываются и задают вопрос:
— Что?
Он понятия не имеет, что делает. Он только хочет, чтобы она перестала дрожать и задыхаться. И он повторяет:
— Расскажи мне про Тома.
И добавляет, силясь улыбнуться дрожащей улыбкой:
— Ты говорила, что это был удивительный мальчик… самый умный из всех, кого ты знала.
Он с тревогой всматривается в ее лицо. Она перестала раскачиваться. Она как будто колеблется. Наконец тихо произносит: