Вся трилогия "Железный ветер" одним томом
Шрифт:
— Я не сомневался, Айзек, что вы сможете, — ободряюще улыбнулся Пропп. И вдруг подумал, что впервые за все время совместной работы назвал профессора по имени. Ранее он почтительно именовал учителя «господин профессор», в крайнем случае, просто «профессор», но это в совсем исключительных случаях.
Они обменялись еще несколькими фразами, а затем Айнштайн предложил:
— Присядем. У нас еще есть время.
Пропп огляделся, словно впервые увидел их американскую лабораторию, такую непохожую на старую, берлинскую, которая располагалась у Friedhof, Большого Кладбища… Здесь не было закопченных стен и низких
В ранний предутренний час лаборатория пустовала, лишь старый ученый и его единственный ученик и помощник присели на высоких стульях у лабораторного стола с небольшой сушильной печью на нем. Профессор как всегда носил белый халат, а Франц был облачен в бежевый плащ. У его ноги стоял дорожный чемоданчик.
— Может быть, все-таки останетесь? — с безнадежностью в голосе спросил Айнштайн, уже зная ответ.
— Нет, — в голосе Проппа слышались грусть и понимание… А так же непреклонная решимость.
— Мне трудно это понять, — с какой-то совершенно детской искренностью сказал Айнштайн. — Я всегда был один, женщины слишком… хаотичны. И требуют слишком много внимания и времени, — он вновь криво усмехнулся. — Наверное, можно сказать, что я был женат на научных дисциплинах, собрав целый гарем. Но мне жаль, что у вас все так…
Он не закончил. Пропп машинально, действуя, словно во сне, достал из кармана куклу Вероники, которую сам сшил ей на третий день рождения. От времени игрушка растрепалась и выцвела, лишь несколько поблекших буро-коричневых пятен выделялись на сероватой материи. И еще вышитая красными нитками буква «V» на крошечном платьице.
Марта Каннингем… Он увидел ее на «последнем пароходе из Германии», как назвали его американские газетчики. На самом деле евгенисты ввели систему контроля и обязательных проверок только через неделю после того как «Нормандия» отдала швартовы, унося профессора и ассистента через Атлантику. А так называемый «ультиматум Астера» был принят Францией и Испанией вообще лишь через два месяца, притом только принят, присоединение к «пакту Возрождения» состоялось еще позже. Но огромный лайнер, обладатель «Голубой ленты Атлантики», оказался слишком велик, красив и известен. Как «Титаник» стал символом крушения веры во всемогущество техники, так последний рейс «Нормандии» завершил старую эпоху, став символом начала противостояния Старого и Нового Света.
На этом корабле Франц встретил свою будущую жену Марту, мать замечательной дочери, которую они решили назвать Вероникой… Раньше помощник Айнштайна с определенным страхом думал, что задержись они с профессором на час-другой, и вместо «Нормандии» сели бы на совершенно другое судно, скорее всего следующее в Британию. И тогда они с Мартой никогда бы не встретились. И не было бы нескольких лет счастья и мира, когда привыкший к затворничеству Франц вновь открывал для себя
Сейчас та же мысль вызывала совсем иные чувства. Не встреть Пропп будущую жену, та почти наверняка не поехала бы с ним на Бермудские острова, к новой лаборатории Айнштайна, предоставленной правительством и армией Штатов. И тогда она, наверное, осталась бы жива…
Он покрутил куклу в руках, как будто не зная, куда ее деть и снова сунул в карман, на прежнее место, поглубже. Айнштайн сопроводил его движения печально-понимающим взглядом, так не вязавшимся со словами о непонимании института семьи.
— Теперь в Уилмингтон? — спросил профессор, хотя и так знал ответ.
— Да, — односложно отозвался Пропп, но после короткой паузы добавил. — Буду работать на военный флот, как инженер-технолог. А вы в Детройт?
— В Детройт. Побережье становится очень неуютным местом для научной деятельности. Особенно после того, как отложилась Куба. Буду дальше работать над идеей демпфера, быть может, все-таки… Хотя, конечно, мирное применение моего эффекта уже никого не интересует… Все ждут, что я найду способ превратить морскую воду в пар прямо под вражескими армадами.
Пропп встал, одернул плащ, вслед за ним поднялся со стула Айнштайн, щурясь и протирая глаза.
— Мне, пожалуй, пора… — сказал ассистент и ощутил укол растерянности, потому что понял — он совершенно не представляет себе жизнь вне профессорской работы. Пару мгновений он испытывал невероятной силы искушение отставить чемодан, снять плащ и вернуться к старой, привычной работе. Снова выслушивать длинные сентенции профессора и его непременное «Мы на пороге великих открытий!»… Франц машинально провел рукой по поле плаща, будто собираясь снять его, и глаза Айнштайна, выцветшие, в черных крапинках, вспыхнули надеждой. Но рука Проппа наткнулась на утолщение — карман, в котором лежала старая игрушка.
— Нет, Айзек, — прошептал он, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза. — Мне пора.
Порывистым движением Айнштайн шагнул к нему и ухватил за свободную ладонь обеими руками.
— Франц, хочу сказать вам, — проговорил он чуть дрожащим голосом, часто моргая. — Я прошу прощения.
— Прощения? — не понял Пропп.
— Да. Я не был добр к вам, и относился к вашим талантам с пренебрежением… А вы тем временем… Мне следовало давным-давно, много лет назад обратить внимание на то, что вы — талантливый инженер, занимающийся самообразованием. У вас могла сложиться блестящая карьера технолога. Но мои увлечения поглотили вашу жизнь. Простите меня…
Пропп разжал пальцы, и чемоданчик с тихим стуком упал на пол. Освободившейся рукой ассистент накрыл худые костистые пальцы Айнштайна.
— Нет, Айзек, — произнес он, и эти слова шли из самой глубины сердца. — Это была не каторга, а лучшее время моей жизни. Жаль, что все так получилось… Но… Вам больше не нужен помощник, а я должен идти на войну. Ту, которая мне по силам.
— Прощайте, Франц. Пусть вам сопутствует удача. Когда война закончится… Найдите меня.
— Прощайте Айзек. Обязательно, я обещаю.