Вся жизнь - поход
Шрифт:
Признаться, я и сейчас не понимаю, почему у нас все получалось так гладко, но, просматривая те давние записи, думаю, что немного лукавил: гарантию, что ничего не сорвется, я все-таки мог дать.
Законы лагеря
И снова строители выезжают под Звенигород. Мы переносим место лагеря на другую поляну, над самым косогором у Москвы-реки. Отсюда и купаться поближе, и колхозное поле недалеко. В первый день занимаемся планировкой, а потом застучали молотки, завжикали пилы и начал расти наш городок: три улицы Пионерская, Туристская и Гагарина; столовая, волейбольная площадка, уголок тихих игр, Штабной шатер, шатер-лазарет
Лет двадцать спустя я пришел с туристами на эту поляну, чтобы рассказать новому поколению о прошлых делах, и увидел, что погреб наш сохранился. Только дверь проржавела да ступени пообвалились...
По Сеньке и шапка. Колхоз выделил нам лошадь с телегой и несколько больших молочных фляг. Теперь мы будем возить воду из городской колонки, а не таскать ведрами метров двести вверх от реки, всякий раз ожидая, что нас прихлопнет за это первая же комиссия санитарных врачей. Интернат перевел деньги на местную продуктовую базу, и здесь наш транспорт будет как нельзя кстати.
Увеличивался штат лагеря. Если восемь отрядов из шестнадцати постоянно в походе, то по крайней мере пять руководителей должно быть. Это с учетом того, что один воспитатель выходит на маршрут с двумя отрядами. Мне очень не хотелось иметь в лагере лишних взрослых: всегда казалось, что они помешают ребячьему самоуправлению. Но тут уж ничего не поделаешь - меньше пяти туристских руководителей никак не получалось. Отбирал их придирчиво, запугивая трудностями кочевой жизни, и те, кто соглашался на мои условия, работали в лагере по два-три сезона.
В первые дни после заезда ребят я увидел, что не хватает еще одного, быть может, самого нужного нам взрослого человека, и срочно вызвал из интерната нашу повариху - тетю Тасю, неунывающую и шумную женщину, под началом которой дежурные по кухне вертелись словно ошпаренные. Намучившись кашеварить без помощи взрослого, ребята организовали своей спасительнице торжественную встречу, поставили возле столовой отдельную палатку, а так как улицы из одной палатки не получилось, повесили табличку: " Тети Тасин тупик ".
Еще при строительстве лагеря я увидел, что ребята копают узенькие канавки от моей палатки к штабному шатру, к лазарету и к столовой.
– А это еще зачем ?
– А это сюрприз.
Раз сюрприз, допытываться нельзя. И хотя на другой день я догадался, что затеяли мои изобретатели, но делал вид, будто ничего не замечаю, и старался обходить канавки стороной. А потом меня пригласили в мою же палатку и протянули телефонную трубку:
– Поговорите со Штабом.
Я ахал и восторгался - детский телефон на батарейках работал не хуже настоящего! Это оказалось действительно удобно: за полчаса до подъема я перебрасывал клемму на столовую.
– Слушаю!
– говорил дежурный командир.
– Доброе утро. Как дела? Завтрак не опоздает?
– Доброе утро. Все в порядке. Да вылезайте вы из палатки - на улице хорошо-то как!
Среди ночи можно было связаться с караульными и немного поболтать с ними. Для какой надобности мы ставили караульных, трудно сказать. Времена
У дороги перед лагерем врыли грибок и поставили часового с малокалиберным ружьем. Боек, правда, мы спилили и патронов у нас не было, но все равно часовой при галстуке и красной повязке смотрелся здорово. Назначались часовые из дежурного отряда и стояли под грибком по часу, точнее, не стояли, а сидели на скамеечке, а вставать и брать ружье на караул им полагалось, когда я проходил мимо. По несколько раз в день я специально сворачивал к грибку, чтобы доставить ребятам это удовольствие, но в разговоры с часовыми не вступал, хотя имел на то право, как и дежурный командир, проводивший смену караула по установленному ритуалу. Когда к нам начали наведываться различные комиссии и делегации, гости с трудом сдерживали улыбки, глядя на четвероклассницу с ружьем, загораживающую им дорогу.
– Здравствуйте! Часовой Оля Филатова. Вы к кому?
Выслушав гостей, часовой снимал трубку и вызывал дежурного командира, который давал разрешение на проход в лагерь.
Ночная смена несла вахту попарно. Обычно ребята сидели в столовой возле погреба, но обязаны были время от времени обходить лагерь. Кто и когда будет дежурить, решал командир отряда. Через два часа караульные будили сменщиков и пере-давали им вахтенную тетрадь, где помимо времени сдачи дежурства были еще очень важные пометки, о которых следует рассказать, но с довольно большим предисловием.
Еще в прошлом году мы поняли, что нужно вводить в лагере какие-то законы, определяющие, что можно делать и чего нельзя. О том, как мы застраховались от самостоятельного купания, я рассказывал. Но ведь было много и других моментов, которые тоже требовалось вводить в законодательные рамки. Надо ли в тихий час лежать в палатках? А если там душно в солнечный день? А как быть с теми, кто заигрался в лесу и не пришел по сигналу в столовую? Ведь приход в столовую - это дополнительный учет людей. Мы не требовали хождения строем, но перед тем, как сесть за стол, отрядный санитар проверял чистоту рук и отправлял грязнуль к рукомойникам, а командир отряда всенепременно докладывал мне об отсутствующих. А если после отбоя в палатке кого-то не оказалось? Таких "если " набиралось много, и Штаб предлагал составить целый список ограничений, вывесив его на самом видном месте.
Заглядывавшие на заседание Штаба воспитатели имели только совещательные голоса, но зато очень громкие и щедрые на всяческие запреты: не позволять уходить с территории лагеря, не позволять стрелять из луков, не разрешать детям ездить одним на продуктовую базу - и все это с указанием на неминуемые трагические последствия и мою личную ответственность.
Я соглашался, что какие-то запреты необходимы, но если уж что-то запрещать, то ребята должны твердо знать, что именно.
Поддерживая меня, воспитатели предлагали не только составить свод ограничений, но и завести специальную тетрадь, в которой все должны расписаться, подтверждая тем самым, что знакомы с нашими порядками.