Вся жизнь впереди
Шрифт:
— Какой же я стала уродиной, Момо.
Я рассердился, потому что никому не дано права плохо говорить о старой больной женщине. Я считаю, что нельзя судить обо всех со своей колокольни, как, например, о бегемотах или о черепахах, которые просто не такие, как все.
Она прикрыла глаза, и оттуда потекли слезы, но не знаю, то ли она сама заплакала, то ли мышцы ослабли.
— Я уродина и прекрасно это знаю.
— Мадам Роза, это просто потому, что вы не похожи на остальных.
Она взглянула на меня.
— Когда они за мной приедут?
— Доктор Кац…
— Я не хочу
— Мадам Лола подбросила нам сто франков. И еще даст. Она борется за жизнь будь здоров.
— Лично я ни за что не пошла бы работать в Булонский лес. Там даже вымыться негде. На Центральном рынке — вот там гостиницы высокой категории, с гигиеной. А в Булонском лесу так даже опасно из-за всяких маньяков.
— Да с любым маньяком мадам Лола расправится одной левой, вы же знаете, она была чемпионом по боксу.
— Она просто святая. Не знаю, что бы с нами без нее сталось.
После она захотела прочесть еврейскую молитву, как ее учила мать. Я не на шутку перепугался, подумав, что она впадает в детство, но перечить не решился. Вот только ей никак не удавалось вспомнить слова из-за размягчения мозгов. Она когда-то учила этой молитве Мойше, и я тоже ее выучил, потому что терпеть не мог, когда они занимались чем-нибудь без меня. Я затянул:
— Шма исраэлъ аденои элохейну аденои экхот бурух шейн квейт малхуссе лоэйлем боэт…
Она повторила это за мной, а потом я пошел в уборную и трижды сплюнул: «Тьфу, тьфу, тьфу», как делают евреи, потому что молитва была не из моей религии. Мадам Роза попросила меня одеть ее, но у меня силенок не хватало, и я отправился в черное общежитие, где нашел мосье Валумбу, мосье Сокоро, мосье Танэ и других, чьих имен я вам назвать не могу, потому что они все там очень добрые.
Едва мы вошли, как я увидел, что мадам Роза снова ослабла мозгами: глаза у нее стали стеклянные, а из открытого рта текла слюна, как я уже имел честь и не хочу больше к этому возвращаться. Я сразу вспомнил, что сказал мне доктор Кац по поводу упражнений, которыми нужно заниматься с мадам Розой, чтобы ее расшевелить и чтобы кровь устремилась повсюду, куда нужно. Мы быстренько уложили мадам Розу на покрывало, и братья мосье Валумбы подняли ее и со всей своей баснословной силой принялись трясти, но в эту самую минуту на спине мосье Заома-старшего прибыл доктор Кац с медицинскими инструментами в саквояжике. Не успев даже слезть со спины мосье Заома-старшего, он пришел в страшное негодование, потому что, дескать, это совсем не то, что он имел в виду. Никогда еще я не видел доктора Каца таким сердитым: ему пришлось даже сесть и подержаться за сердце, потому что все здешние евреи — больные люди, они приехали в Бельвиль из своей Европы очень давно, старыми и усталыми, потому-то и остались здесь и не смогли поехать дальше. Он ужасно накричал на меня и обозвал нас всех дикарями, что не на шутку возмутило мосье Валумбу, который заметил ему, что это уже намеки. Доктор Кац извинился, сказав,
— Я сейчас же звоню в больницу, — решительно заявил доктор Кац. — И немедленно вызываю санитарную машину. В ее состоянии это необходимо. Ей нужен постоянный уход.
Я захныкал, но ясно видел, что этим его не проймешь. Тут-то у меня и возникла гениальная идея, потому что тогда я вправду был способен на все.
— Доктор Кац, в больницу ее класть нельзя. Во всяком случае, сегодня. Сегодня у нее будут родственники.
Он удивился:
— Как это «родственники»? У нее ведь нет никого на свете.
— У нее объявились родственники в Израиле, и… — я сглотнул слюну, — сегодня они приезжают.
Доктор Кац почтил память Израиля минутой молчания. Он никак не мог опомниться.
— Этого я не знал, — произнес он, и теперь в его голосе звучало уважение, потому что для евреев Израиль — это кое-что. — Мне она никогда про это не говорила…
Ко мне возвращалась надежда. Я сидел в углу со своим пальто и зонтиком Артуром, я снял с него котелок и нахлобучил его себе на голову, чтобы на меня снизошла барака — господня благодать по-арабски.
— Сегодня они приезжают за ней. И увезут ее в Израиль. Все уже улажено. Русские выдали ей визу. Доктор Кац остолбенел.
— Как это «русские»? Что ты городишь?
Вот же чертовщина, я, наверное, ляпнул невпопад, но ведь мадам Роза не раз объясняла мне, что для выезда в Израиль требуется русская виза.
— В общем, вы меня понимаете.
— Ты немного путаешь, малыш Момо, но я понимаю… Значит, они приезжают за ней?
— Да, они узнали, что она выжила из ума, и поэтому увозят ее в Израиль. Они улетают завтрашним рейсом.
Доктор Кац был в полном восторге и задумчиво поглаживал бородку — лучшей идеи мне никогда еще в голову не приходило. Я впервые почувствовал, что мне и впрямь стало на четыре года больше.
— Они очень богаты. У них свои магазины, и они все на собственных колесах. У них…
Стоп, сказал я себе, не стоит перегибать палку.
— …у них есть все что надо, чего уж там.
— Ц-ц-ц, — поцокал языком доктор Кац, качая головой. — Вот это хорошая новость. Бедная женщина столько выстрадала в жизни… Но почему же они не дали знать о себе раньше?
— Они писали ей, чтоб она приезжала, но мадам Роза не хотела меня оставлять. Мы с мадам Розой друг без дружки жить не можем. Это все, что у нас с ней есть на свете. Она меня бросать не хотела. Да и теперь не хочет. Еще вчера мне пришлось умолять ее: «Мадам Роза, поезжайте к своим родственникам в Израиль. Там вы умрете спокойно, они будут заботиться о вас. Здесь вы ничто. Там вы гораздо больше».
Доктор Кац смотрел на меня, ошарашенно разинув рот. У него даже глаза слегка намокли от волнения.