Всячина
Шрифт:
И вот мы три года составляли график движения Черного поезда. И мы его, блин, составили! Оказывается, была такая хитрая формула, которой можно посчитать, когда он появится в следующий раз. И даже время вычисляется с точностью примерно до часа.
В общем, мы с Васькой собрали свои рюкзачки. Ну, там, поесть на первый случай, попить. Трусы-носки, как положено. Немного денег. Совсем немного - мы бы в городе заработали, потому что уже не маленькие были. И однажды ночью, решившись, оставили записки родителям, а сами побежали на железку. Все у нас было рассчитано. Час шагом до
Что?
Ну, да, дождались, ага. Стук колес, гудок такой страшный, просто сердце просто рвет, прожектор в глаза...
Мы с Васькой встали прямо между рельсами. А чтобы не так страшно было, просто отвернулись. А то ведь дрогнешь там, испугаешься, шарахнешься в сторону... И вот, значит, он летит, гудит, рельсы под ним прогибаются и стонут, шпалы трясутся, а мы стоим спиной.
Васька первым к поезду встал. Я вторым, за ним следом. Рядом там все же тесно было. А надо было как раз рядом становиться, это я уже теперь понимаю - рядом надо было! А так вышло, что Ваську-то толкнуло, он - меня, значит. И я сорвался, качнулся, шагнул чуть в сторону. Вот и все, значит. И не вышло из-за этого у меня ничего.
Ага, тогда как раз и ноги свои потерял.
Ну, так что, мужики, угостите инвалида, а? Я ж старался, рассказывал вам про наш Глухарь, да про наш страшный Черный поезд.
Что? Про Ваську-то? А что про Ваську говорить. Васька теперь в городе. В самом большом. Вы его тут в Глухаре с тех пор видели хоть раз? Не видели. Вот то-то же и оно.
Черный человек
– Так, говоришь, ты писатель?
Никто не выбивал в ночи двери, не светил в глаза ярким светом ручных фонарей и не выкручивал руки. Все было обыденно и оттого еще более страшно. Бывает так, что все обычно, серо, буднично, но вдруг понимаешь что-то - и таким страхом окатит, таким ужасом...
Петр Николаевич Творогов был писателем. Уже давно был писателем. Он писал целых десять лет. Вот и полка специальная в комнате была им выделена под свои собственные книги. Много книг. А чтобы книги писать, надо все подмечать, слышать, запоминать. Вот и то чувство ужаса от обыденности происходящего он когда-то хорошо запомнил. А теперь оно снова проснулось, и дрогнула, сводимая судорогой, шея, а глаза как будто сами, независимо от его желания, стремились сосредоточиться на какой-то мелочи в дальнем углу... Коленки не тряслись, нет. Они как-то поджимались. Так, наверное, будет правильнее сказать. И руки. Не потели они и не тряслись. Просто вдруг стали совсем холодными, и даже кожа побледнела в синеву.
Человек в черном - как из фильма, как понарошку, во сне, в черном тяжелом пальто, в черной шляпе с черной шелковой лентой, черные брюки аккуратно наползали на черные блестящие ботинки с тупыми носами, неслышно ступающие по паркету. Черные кожаные перчатки на руках. Он не снимал перчаток, водя черным пальцем по цветным корешкам.
– П-писатель, - заикнулся Петр Николаевич.
– Писатель - это хорошо. Писатели нам нужны. Писатели, чтоб ты знал, это
– У меня высшее образование!
– обиделся даже Петр Николаевич.
– Я пять лет учился!
– Да не о тебе речь, - махнул рукой в черной перчатке черный человек.
– Ты же писатель, в отличие от них. Так?
Петр Николаевич даже не обижался на "тыкание". Он сразу понял, что вот этот, в черном, он может, ему так разрешено, он выше.
– Писатель, да, - теперь удалось не заикнуться.
– А скажи мне, писатель, о чем вот эта книга?
Петр Николаевич пригляделся - обложки были очень уж похожими - откашлялся:
– Тут мой герой попадает в прошлые века и там начинает исправлять историю. Он проходит всю страну, завоевывает почет и уважение, становится...
– Стоп. Ты не понял, писатель. Я не спрашиваю у тебя конспект, кто там и куда пошел. Ты мне коротко и ясно скажи: о чем эта книга? Не понял? Это же твоя книга, так? Ты сам ее писал? Так для чего она написана? О чем она?
Петр Николаевич подумал, что сказать честно, для чего написана эта книга, было бы не совсем правильным в нынешней ситуации. Это с друзьями на кухне или в ресторане на вечеринке по поводу очередного издания можно было смеяться и цинично заявлять, что писано "за деньги", а вы, мол, даже и не читайте - не для вас это. А тут как сказать?
– Вот один мой знакомый из Южной Америки, - продолжал нежданный гость, - говорил, что книга может быть о долгом путешествии и возвращении домой. Одиссей, помнишь, да? Или вот еще о долгой страшной войне и чем все завершилось. Или еще о долгом поиске чего-то важного и находке. Ну, или о боге, наконец, который за всех вас умирает. Всегда умирает, что интересно. Я спорил с ним, но он водил тяжелым носом из стороны в сторону и стоял на своем. И свои книги он мог мне очень легко объяснить. А ты? Ты же писатель... Так о чем вот эта? Может, о любви?
– Ну... Там есть любовная линия...
– Линия. Всего лишь линия. Значит, не о любви. Может, о дружбе тогда? О настоящей мужской такой дружбе, когда за друга в огонь и в воду? Когда приходит вдруг телеграмма "друг, на помощь!", и ты срываешься и едешь, и спасаешь, бросая все свои дела... Это мне один американец рассказывал. Очень веселый был писатель. А? Так о настоящей дружбе, да?
Петр Николаевич нахмурил брови, вспоминая, как там все было, именно в этой книге. Пожалуй, нет. Какая дружба может быть у императора? У него есть подданные, а вот друзей нет и быть не может.
– ...Жаль... Не о дружбе, не о любви... Может, это книга о воспитании человека? О взрослении героя, его развитии? Тогда - полезная книга и нужная. Что, тоже - нет? Так о чем же твоя книга, писатель? Коротко - ну?
Петр Николаевич вздрогнул, как от щелчка кнута, и сказал честно:
– Это - о "попаданце".
Черный человек брезгливо отбросил книгу в угол.
– А эта?
– Это боевик.
– То есть, я так понимаю, что весь смысл книги в том, что все и всех убивают?
– Главный герой выживает в конце.