Всякий капитан - примадонна
Шрифт:
— Я не запоминаю дат! — ответила жестко, будто хлестнула плетью.
Она понравилась ему такой.
— Ты живешь в его квартире.
— Это моя квартира, мальчик!
Он улыбнулся.
— Тебя мать прислала, мальчик?
— Я сам пришел. — Он улыбнулся шире, показывая крепкие зубы. — Ты не хочешь вспоминать отца?
— Я помню его. — Она слегка раскраснелась. — Ты пришел рассказать, что он спал с мной?
— Нет. Я просто убедился, что ты помнишь его.
— Мне было девятнадцать, когда мы с ним познакомились. —
Она слишком поздно поняла, что близко к нему подошла.
Молниеносно, молодым зверем, он обхватил большими руками ее узкие бедра и, словно игрушечную, рванул на себя, уткнув лицо ей в живот.
От неожиданности она не смогла даже крикнуть. Лишь рот открыла, чувствуя на своих ягодицах сталь его пальцев.
Он поднял ее и понес из кухни на ковер рядом с кроватью.
Сильные руки с необыкновенной легкостью стащили с нее одежду. Она молча сопротивлялась, корябая его кожу острыми ногтями.
Наконец спазм отпустил ее горло:
— Черт… Что ты делаешь, скотина?!
Несмотря на происходящее, на проникшие в нее пальцы, жадно ищущие что-то внутри ее тела, она не боялась. В ее голове по-прежнему возникал образ десятилетнего Птичика, нервного и нежного.
Он придавил ее к ковру, подмяв всю под себя, как медведь, собирающийся задрать овцу.
— Перестань, скотина! — сопротивлялась Алина.
Она увидела, как ее правая грудь почти целиком пропала у него во рту. Она даже засмеялась, как будто фокус увидела хитрый.
С необыкновенной легкостью он перевернул ее под собой, а потом что-то огромное вошло в нее до ложечки, так что она против воли застонала, и в этот влажный стон он переместил пальцы руки своей, трогая ими ее зубы и горячий язык.
— Что ты делаешь?.. — по инерции продолжала спрашивать она, но это уже не было вопросом, лишь разнообразием стона, отключающего ее мозг…
Она еще успела спросить «почему не в кровати?», но ответа не получила. Ее мыслительные процессы и тело перестали быть подконтрольными. Она почти умерла, отставив вместо себя одну эмоцию. Эта эмоция была столь многогранной, столь объемной, что выпирала в четвертое измерение. Время перестало существовать, мысль погибла, даже вечность сжалась в мгновение.
Она была для него, как для ребенка — первая коробка конфет, которые необходимо попробовать все до единой. Анцифер жадно впитывал в себя все особенности и тайности ее тела. Не осталось ни единой детали, которую он пропустил и не распробовал. Каждую складку распрямил языком и сильно прикусил зубами нежную кожу, так что кровь смешалась со слюной. Сглотнул… А потом и сам потерял время, коротко забыв
Но время всегда возвращается. Оно побежало с той же субъективной скоростью.
В реальном времени она молчала, до края удивленная собой, а он, положив ей на живот свою большую кудрявую голову, спал по-детски, посапывая…
Она вспомнила Нестора, и сердце сжалось в горошину… Алина скатила с живота башку сына своего умершего любовника на ковер, отшатнулась от него в угол, дрожа всем телом, да так и сидела, голая и дрожащая, пока он не проснулся.
Он зевнул, похлопал глазами с длинными ресницами, а потом увидел ее, смотрящую на него дико.
Анцифер протянул к ней руку, она попыталась ударить по ней ногой, но он ловко поймал маленькую розовую пятку, а затем, как куклу, притянул за нее девушку к себе.
И опять она потеряла реальность, а он следовал за нею, медленно, наблюдая женскую реакцию, пытаясь сличить с собственной.
Он понял, что мужчина и женщина вместе — как компас, одна стрелка которого смотрит на север, другая на юг. Но все равно в эти моменты они одно целое. Только ей, судя по всему, куда как лучше… Не слишком справедливо!..
Жильцы дома, спешащие на работу, сбегающие по лестнице девятиэтажки со сломанным лифтом, на время останавливались возле Алининой квартиры послушать неожиданные в столь раннее время крики и стоны сладострастия. Кто от зависти, кто от принципиальности, прослушав куплет любовной песни, выносили в большинстве своем жиличке жесткий приговор — блядь!.. Только молодежь — студенты и школьники — оценок происходящему не ставили, лишь усмехались на ходу:
— Во дают!.. Они с утра или с ночи еще?
Анцифер угомонился к полудню.
Она уже не могла злиться, более того — улыбалась, глядя на него, большого и сильного с таким детским лицом. Вот только глаза… Ей было трудно определить, что у него за глаза. Совершенно точно она не находила в них тепла и детскости. Стального цвета, они смотрели скорее по-звериному, но одновременно были глубоки, как ночное небо…
Он рассмотрел ее раньше, еще в детстве. Он часто подглядывал в замочную скважину, когда она принимала душ в отцовом загородном доме. Тогда от ее голого тела он почти терял сознание… У нее были совершенно белые волосы, лунные… Она была вся белая, молочная, даже ресницы словно из инея. Лишь глаза голубые. И внизу живота снег…
— Твой отец не мог насиловать, — сказала она.
— Да?
— Ему обязательно нужно было видеть желание.
— Мне — нет. Мужчина сам рождает в женщине желание.
— Ты меня изнасиловал!
— Нет, — отказался Анцифер. — Я дал тебе то, что ты хотела. Просто ты этого не знала.
— Я всегда говорила твоему отцу, что ты слишком умный.
— Это плохо?
— Женщинам с тобой будет трудно!
— И тебе?