Всяко третье размышление

Барт Джон

«Омар», дефлорировав ветрами третьей категории Виргинские острова, выдохся в Северной Атлантике, официально завершив сезон штормов, официально открытый в конце мая тропическим смерчем «Артур»[Каждый такой сезон всего лишь официален: ураган

«Палома» еще ждет за кулисами, как сообщает в этой сноске Рассказчик, возможности долбануть в ноябре Гаити, Каймановы острова и Кубу. — Прим. ДжИНа.] . А Дж. И. Ньюитт — помните таком? — все еще бьется и бьется, причем каждодневно, над решением самим им поставленной (faute de mieux[За неимением лучшего (фр.).] , надо признать) задачи: измыслить, отталкиваясь от намека, по сути дела, на давно утраченный роман покойного Неда Проспера, нечто большее его шекспировского

названия — in memoriam[В память, памяти (лат.) — ставится в эпитафиях и посвящениях.] вместо задуманного поначалу мемуара.

Типа, э-э (он напечатал это еще в начале октября), ну; может быть, «ВСЯКО ТРЕТЬЕ РАЗМЫШЛЕНЬЕ. Роман Эдварда „Неда“ Проспера и Джорджа Ирвинга Ньюитта, в общем и целом». Или, постойте-ка, пусть будет для начала «Жили-были…» — или такой зачин уже встречался? Но, мать вашу так: добравшись до октября жизни, проведенной мной в читателях, писателях и профессиональных профессорах литературы, где я вам возьму что-то такое, чего еще не встречалось? Десять тысяч вымышленных историй в моем перегруженном багаже — от самых ранних устных эпосов до прошломесячных экспериментов с «электронной литературой»! Достаточно, чтобы человек стал задумываться (по Зрелом, вроде того, Размышлении, хоть и без размышлений как таковых) об Осенизации жизни вообще и своей собственной в частности, каковую, в случае ДжИНа, Рассказчик разделил бы на два неравных сегмента: 1) пять очень деятельных, но тем не менее приятных лет директорства в «Доме Шекспира», кульминацией коих стали в 1995-м выход в ученую отставку, передача директорских полномочий пользующейся всеобщим уважением поэту/профессору Аманде Тодд и переезд из их уже

оплаченного стратфордского логова в требующий куда меньшего ухода первоклассный «дом с гаражом», стоявший в нескольких милях от Стратфорда — вниз по реке, — в той части «Бухты Цапель», что именовалась «Заливом Голубого Краба»; и 2) прошедшие с тех пор тринадцать пока что лет, ведших к скорой, в конце нынешнего учебного года[То есть в июне года Нашей Эры 2009-го. С разрешения Страт Колла, побаивающаяся скуки профессор Тодд вознамерилась выйти в отставку в 67, а не в 65 лет. — Прям. ДжИНа.] , отставке самой Манди и омрачившихся, увы, «пред-Листопадом» Первого Листопада настоящего повествования: печально прославленным октябрем

2006-го, когда Т. С. Джорджо разнес вышеописанным образом в щепу милый дом Ньюитт/Тоддов (улица Устричной Бухточки, 1014), а вместе с ним и большую часть

«Бухты Цапель». Потеря, о которой больно вспоминать и теперь и от которой наши супруги — при их-то возрасте — вряд ли когда-нибудь смогут оправиться полностью, хотя (благодаря главным образом домоправительнице Манди) они все же управились…

Ну, и где же тут твой прославленный и великий роман, Nedwardio mio? Ладно-ладно: нам нетрудно вообразить тебя в твоей вечной, распротак ее, Весенней Поре, показывающим нам дулю в кармане. Однако, так же как стенописец Диего Ривера, сказавший: «Что вижу, то и пишу», твой бывший сотоварищ по музе — быть может, менее склонный к авантюрам, но потому и проживший дольше — пишет то, что стекает с пера его «монблана», а другого ему не дано.

29 октября 2008-го, во вторую годовщину вышеупомянутого торнадирования, М., теперешний его сотоварищ по музе, высказалась так:

— То-то и оно, что не дано. Треть с хвостиком так называемого Второго Листопада — или как ты его обозначил — уже миновала, нет? И со дня твоего рождения целый месяц прошел. Уже и первые заморозки были, и листья пожелтели, и Америка вот-вот выберет первого в ее истории президента-афроамериканца, да поможет ему Зевес. Сдается мне, очередное твое Видение с прописной «В» сильно запаздывает — номер четыре, верно? Или я сбилась со счета?

Если оно состоится, то будет четвертым. Госпожа Т. со счета не сбилась, а вот супруг ее, утративший по прошествии лучших лет его жизни большую часть волос и отнюдь не малую — либидо, — а также

общую живость, остроту ума и… он забыл, что еще, — явственным образом теряет и свое, назовем его так, Видионерство. От лобовой контузии, приведшей к «Первому Листопадному» Видению № 1, он давно уж оправился, одни лишь стигматы остались. Видение № 2 более или менее совпало с Весенним Равноденствием, а Видение № 3, каким бы оно ни было, явившееся ему через полных два месяца после Летнего Солнцеворота, вполне могло (кто знает?) оказаться последним.

И почти к изумлению своему: Как бы то ни было, а пропади ты пропадом, Нед Проспер!

— вот что пишет он в среду 5 ноября, наутро после исторического избрания Барака Обамы, которое Тодд/Ньюитты и друзья их отпраздновали перед большим телеэкраном, в доме одного из коллег, стоявшем посреди реконструированного стратфордского Бриджтауна. Как получилось, что ты никогда не показывал своему старейшему/лучшему другу твоего растреклятого «Всяко третьего размышленья», не делился с ним так, как он делился с тобой, показывая свой первый роман, главу за главой, черновик за черновиком, как мы делились и показывали друг другу все, черт дери, остальное, начиная с сочиненного нами в пятом классе сомнительного стишка

«с-ее-лифчика-кнопки-поотлетали» и кончая нашими подростковыми пиписьками и постподростковыми приключениями? Что было в нем, пропади он пропадом, столь уж особенного, почему ты держал его в таком растреклятом секрете? Может, ты с Первого Шага понял: это никчемный кусок дерьма — и не смог смириться с тем, что дружок твой станет вскоре таким писателем, каким хотел стать ты? Или послушай: может, твой роскошный магнум опус и не существовал никогда на свете! Еще того хлеще, но ведь по Зрелом, мать его, Размышлении так оно, похоже, и есть, а? Великий Американский Роман, начинающийся с бессмертного заклинания/проклятия «Как бы то ни было, а пропади ты пропадом, Нед Проспер!», утраченная дырка от задницы, друг, которого Джордж Ирвинг Ньюитт любил почти до биматьтвоюсексуальности! И нате вам, он-то, на хер, и говорит теперь — а вернее сказать, ты говоришь в этом твоем распроёбаном «Третьем Размышленье», которое по Перезрелом Размышлении может — а какого, в самом-то деле, дьявола — начаться с «ПРЕСКРИПТУМА: ДЖОРДЖ ИРВИНГ НЬЮИТТ ПРОЧИЩАЕТ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНОЕ ГОРЛО» и продолжаться вот до этого поганого

незавершенного, распротак его, «предложения»… Почему ты вдруг взял да и помер, мой старый приятель, и кому ты, в жопу, нужен полвека спустя, кроме — ну, это само собой — все еще отчаянно скребущего перыышком Дж. И. Ньюитта, и Манди, да благословят ее Небеса, надеюсь, поймет меня: Она — это все, что я получил вместо детей и внуков, славы и состояния — да ладно, хрен с ним, с состоянием, по крайней мере, вместо неразрушенного дома и молодой летней поры или хотя бы средне-осенней силы, а не почти-зимования под конец ноября, пошли они все подальше: у нас, Тодд/Ньюиттов//Ньюитт/Тоддов, есть мы плюс наше раздельно-совместное бумагомарательство и (арендованная) крыша над нашими седо — или редковолосыми головами, мы остаемся еще «прямоходящими и принимающими пищу», большое, мать твою, спасибо, Зевес или кто там еще, плюс пишущими — и, как знать, может быть даже заканчивающими! — богопротивное «Всяко третье размышленье. Роман в пяти временах года» Неда Распротак Его Проспера, и вот тебе, получи (не будь я Джорджем): КОНЕЦ!

И тут-то он (не будь он Джорджем) получил, как сообразил/понадеялся/пожелал/решил и объявил сначала себе, а затем — за послеполуденной пиццей (пеперони с грибами) в

«Боззелли», между двумя семинарами Манди, — своей супруге:

Видение/греза/глюк/все что угодно № 4:

Великий американский распротак его роман

Хмуря лоб, посыпая свою половину пиццы орегано и жгучим перцем, она, спутница его жизни, прочитала распечатанные им полторы страницы, произнесла: «Не-а» — и впилась зубами в первый клинышек лакомого блюда.